Николай Панченко - Стихи — это то, что от жизни осталось... Избранное

Я — боль твоя.
И если я умру —
Тебе ж не поздоровится, Россия…

Как странно ощущение стены —
и с внутренней и с внешней стороны,
как мать и мачеха:
одна из них теплее,
другая — откровенно холодна.

Незримые…
и видимые стены,
и стены — только видимость одна.

Как много места занимают стены!
Но ты — моя,
а я — твоя стена…

Как странно ощущение стены.
Как глухо это мертвенное — «к стенке!» —
кирпич на лбу и содранность спины,
и все мурашки мира — на спине.

И этот Фальк, распятый на стене.
И стены крепости,
и потные застенки —
оценки прошлого и новые оттенки —
с их внутренней и внешней стороны.

Но вот, как ширмы, опадают стены,
уносят их, как досточки со сцены.
И — Боже, Боже! —
небо надо мной!
Я — маленький, как ласточка в паренье,
и я большой —
другое измеренье,
когда не бьешься в стенку головой.

Как много места занимают стены.
Как мало — этот зонтик голубой…

Ах, эти игры на Голгофе!
Играют мальчики в кресты
И носят их,
Как бантик — носят,
Пока легко, и скоро бросят
У той мучительной черты.

Моя последняя черта.
Все меньше иноков — по следу:
Как ящерица без хвоста,
Я, плача, праздную победу.

Я сам, наверно, упаду
На эти скользкие ступени,
Где подгибаются колени,
Где только мысленно — иду.

Не дай мне, Господи, конца
Без искупленья,
Без надежды.
Не дай устойчивость невежды!
Не дай горошины свинца —
Конец глупца и гордеца.

О, дай мне, Господи, прозренье:
Я кровь Твоя,
Слеза Твоя.
Не утешенье — постиженье,
Преображенье бытия.

Люби меня тихо и грустно,
пока за порогом темно,
любить, как болеть — безыскусно —
никто не умеет давно.

Но с глазу на глаз и заглазно,
едва зарумянится свет —
люби меня полно и праздно,
как будто усталости нет.

А в этой больничной одежде,
где я и четыре угла, —
люби меня просто, как прежде,
когда не любить не могла…

На взорванной кем-то панели,
на поднятой вверх мостовой,
где камни упасть не успели:
висят над моей головой —

ты что-то пустое бормочешь,
а мне вот — почти пятьдесят,
ты что-то несчастное хочешь,
пока эти камни висят.

Пока искушение смуты,
а мы перед миром — одни.
Но я не припомню минуты,
чтоб так не висели они…

Всё хорошо не потому,
Что хорошо,
Но потому,
Что лучше быть не может.
Бродяге — полную суму,
Убийце — теплую тюрьму,
А кто без истины, тому
Пусть истина поможет.

Все хорошо, но только так!
Кто мост построил,
Тот мастак,
Иным — торить дорогу.
Проезд в автобусе — пятак
За полный круг, а кто — за так? —
Пешком! —
И слава Богу…

Я строю, а кто-то ломает,
я снова, а кто-то — опять.
А время остатки снимает.
И мне уже некогда спать.

А если не спать — не работа.
А если усну, и во сне
все тот же — без имени! — кто-то
бесчинствует молча во мне.

И я, отодрав от подушки
тяжелую голову сна,
шепчу:
«Откровение», «Пушкин»,
«Отечество», «гений», «весна».

О Боге, о людях,
потом о делах
(В делах тебе может помочь и аллах).
Но ты о достатке не думай,
Довольствуясь малою суммой.

А если большая прибудет, мой свет,
Клади ее в тот же дырявый пакет,
А сам оставайся как прежде:
При той широте и при той тесноте,
При черством ли,
Свежем ли хлеба ломте,
При старой свободной одежде.

И будешь доволен уделом певца,
Коль песенку эту споешь до конца,
Но мне и подобная малость:
О смысле заботиться прежде всего,
В привычных делах не забыть никого —
Увы, не всегда удавалась.

И если я счастлив бываю порой,
То, стало быть, чудом устроился строй
Души в неразборчивом теле.
И если несчастлив я — узок и плох —
То тем, что считать не умею до трех:
О Боге, о людях, о деле…

Я, наверно, уйду, не достроив своих кораблей.
Проплыву над толпою в сколоченной наскоро лодке.
Мне всегда не хватало ни черных, ни белых морей —
мне мешали дышать эти мерные пальцы на глотке.

Оттого, как с гвоздя, я, срываясь, лечу в пустоту.
И покуда лечу это полное смысла мгновенье —
будто дело в руках,
будто первое слово во рту,
будто девственных губ ощущаю щекой дуновенье.

Когда я вернулся с войны,
меня не узнали,
Говорили, что знали такого-то,
Но что это не тот…

Убивали меня, воскрешали,
До зубов пеленали,
Через край зашивали суровыми нитками рот.

И вернулся, конечно, не тот.
Но — вернулся! —
Чтоб, к земле приклонившись,
Вернуть хоть какого — того!
Сколько раз, не сломав головы,
Через голову перевернулся
Искушенный преемник —
Наследник пути моего.

И покуда живой — тот вернувшийся, —
Тлеет надежда,
Что проснется однажды, разжав кулачонки, во мне
Долгожданный, дурной,
По сегодняшним меркам — невежда,
Позабывший о славе, о грязи,
О прошлой войне…

Мы бежим пустой столицей,
Два ежа под телеспицей —
Будто под сосной.
С первым встречным пешеходом:
— С Новым годом!
— С Новым годом! —
В глухоте лесной.

В сквер, где Пушкин и театр,
Нас выносит эскалатор,
Талый след ведет
По Страстному, по пустому,
Что ни шаг, то ближе к дому,
Где никто не ждет.

Постремонтный дом наш — вот он!
Полон горестных забот он —
На губах горчит.
Старый друг ночует в морге.
На витрине в «Военторге»
Петушок кричит.

Неужто Пушкину ума,
Чтоб не погибнуть, — не достало?
Ума и сердца, ох, как мало,
Чтоб не погибнуть, —
Тут нужна
Из ста хотя б одна струна
Фальшивая —
Чтоб сладко пела,
Когда любовь едва жива,
И каменная голова,
И душу ржавчина разъела.