Николай Тихонов - Стихотворения и поэмы

Из долгого, прямого парохода
Самаритян холодных приношенье
Стекает рисом, салом, молоком.
Язык морского, строгого народа,
Хрип слов чужих, их краткий ритм движенья
Нам, изгонявшим медленность, знаком.

Они иную гнули тетиву,
Безжалостней и волею отвесней,
Их улицы надменной чистоты,
Но и у них родятся и живут
Такие ж волны в гаванях и песнях
И женщины такие же, как ты.

Какие б нас ни уводили вновь
Глухие тропы за бедою черствой —
Настанет наш черед —
Мы им вернем их темную любовь,
Мы им вернем упорство за упорство,
За мудрость — мудрость, лед — за лед!

Ка́тятся звезды, к алмазу алмаз,
В кипарисовых рощах ветер затих,
Винтовка, подсумок, противогаз —
И хлеба — фунт на троих.

Тонким кружевом голубым
Туман обвил виноградный сад,
Четвертый год мы ночей не спим,
Нас голод глодал, и огонь, и дым,
Но приказу верен солдат.

«Красным полкам —
За капканом капкан…»
…Захлебнулся штык, приклад пополам,
На шее свищет аркан.

За море, за горы, за звезды спор,
Каждый шаг — наш и не наш,
Волкодавы крылатые бросились с гор,
Живыми мостами мостят Сиваш!

Но мертвые, прежде чем упасть,
Делают шаг вперед —
Не гранате, не пуле сегодня власть
И не нам отступать черед.

За нами ведь дети без глаз, без ног,
Дети большой беды,
За нами — города на обломках дорог,
Где ни хлеба, ни огня, ни воды.

За горами же солнце, и отдых, и рай,
Пусть это мираж — всё равно!
Когда тысячи крикнули слово: «Отдай!» —
Урагана сильней оно.

И когда луна за облака
Покатилась, как рыбий глаз,
По сломанным, рыжим от крови штыкам
Солнце сошло на нас.

Дельфины играли вдали,
Чаек качал простор —
И длинные серые корабли
Поворачивали на Босфор.

Мы легли под деревья, под камни, в траву —
Мы ждали, что сон придет
Первый раз не в крови и не наяву —
Первый раз на четвертый год…

Нам снилось: если сто лет прожить —
Того не увидят глаза,
Но об этом нельзя ни песен сложить,
Ни просто так рассказать!

Полюбил без памяти Микадо
Желтым сердцем за морем жену,
Жгут, слепят, шумят ее наряды,
Все пути ведут в ее страну.

Звона звонче сундуки Алтая,
Реки полны рыбы и воды,
Хороша пушнина горностая,
Рыси — рыжи, лоси — молоды,

Усмехнулись сваты-самураи
Скулами темнее янтаря,
Видят: с ветром льдинами играет,
Только сосны клонятся подряд.

От печали и любви упорной Брат
Дракона горько занемог,
Начал рис ему казаться черным,
Солью он посыпал свой порог.

«Не впервой мне слышать эти речи,
Гей ты, мать, разлапая тайга,
Разметай мне косы по надплечью,
Освежи мне зубы-жемчуга.

Чуден муж мой будет: с пол-аршина,
Посажу, как белку, на ладонь,
Степь живет ведь песней комариной,
Из наперстка люди пьют огонь.

Желтоклювы, гости-поморяне,
Поплыву к вам на павлиний двор,
Крепкоплечи сосны на Саяне,
Любит их мой каменный топор.

Ночь длинна, свалите их до солнца,
Свадебные стройте корабли».
Усмехнулись гордые ниппонцы,
Свистнули, как змеи, и пошли.

Спит невеста — сны пургою вьются,
Лязг и звон крутятся через сны,
Бьются час, другой, и третий бьются —
Ни одной не повалить сосны.

Не по их рукам топор Саяний,
Лишь кора смолистая летит
Спит невеста, скоро утро встанет,
Заполощет паруса в пути.

Соль хрустит, Дракона брат глотает
Черный рис, глотает узким ртом.
Не вернутся сваты-самураи,
Под дремучим спят они хребтом.

Они честно потеряли лица,
Сели в круг и вынули мечи,
Им теперь топор двуручный снится,
Рыжих глаз косматые лучи.

Эх, краса не для земли павлиньей,
Дышит грудь, и губы говорят,
Десять жаб распоротых и синих
Красной лапой тронула заря.

Не пастух собирает стадо,
Не к ранней трезвонят часто,
То сзывает раду-громаду
Сам батько Махно клыкастый.

Затрещали скворцами наганы,
Закрывают молодайки двери,
Сизым полымем за туманы
Залетают жар-птицы перья.

Не чижи в воробьиной луже —
Кувыркаются паровозы,
И гуляет батько, не тужит —
Точно в картах тузовый козырь.

Но всё глуше маузеры лают,
Всё тусклее полощутся сабли,
Уже кони землю зацепляют,
Пулеметы гребут, как грабли.

Не побить всех днепровских уток,
Не угнать за лиман все тучи,
Еще много кожаных курток
На московских плечах колючих.

Понатешился батько посевцем,
Дарит ветер он красным доломанам,
И уходит обратно к королевцам,
К синеусым молдавским банам.

Пьет и бьет за чаркою чарку,
Снова зубы, как сабли, точит,
И, как угли, дымятся жарко
Завидущие батькины очи.

Потным штыком банку пробил,
Зажевали губы желтое сало,
Он себя и землю любил,
И ему показалось мало.

От моря до моря крестил дороги,
Желтое сало — как желтый сон,
А запаивал банку такой же двуногий,
Такой же не злой и рябой, как он.

Галдели бабы: зайди, пригожий!
Ворчали деды: погоди, погоди!
От моря до моря всё было то же,
Как ты ни пробуй, как ни ходи.

Язык по жестянке жадно бегал.
Не знает консервный заморский слуга,
Как можно любить эти комья снега,
Кривые цветы на колючих лугах.

А ударит буря или сабля положит,—
Покатится банка, за ней — голова.
Ну как рассказать, что всего дороже
Живая, впитавшая кровь трава.

Еще в небе предутреннем и горбатом
Тучи горят в пустырях ночных.
Самой последней и злою платой
Я откупил силу рук твоих.

Люди легли, как к саням собаки,
В плотно захлестнутые гужи, —
Если ты любишь землю во мраке
Больше, чем звезды, — встань и скажи.

Песню наладим, как ладят шхуну,
Встретим сосну — улыбнись, пойму,
Песенным ветром на камни дуну —
И камни встанут по одному.

Отчего и на глине и на алмазе
Рука твое имя всегда найдет?
Ветка курчавая знает разве,
К солнцу какому она растет?