Андрей Дементьев - Утро начинается с любви

Шепчет их имена листва,

И от слез, не твоих ли слез,

До сих пор здесь сыра трава?

У заросшей могилы их

Вспомню боль тех лихих годин.

И от имени всех живых

Помолчу, погрущу один.

Сколько минуло долгих лет,

А пришел вот – та же боль…

И торопятся ей вослед

Первый взрыв и последний бой.

Песни тихие у огня,

Смех у гибели на краю.

Память, слышишь? Веди меня

В партизанскую быль мою.

…Во тьме попыхивают костры

Все медленней и слабей.

По соснам мечутся топоры,

Падает снег с ветвей.

Это ребята мудрят шалаш

Для вьюжных седых ночей.

В нем небогатый запасец наш

Оружия и харчей.

А ночь партизанская коротка.

Зябка, как «нагана» гладь.

Только прильнула к руке щека, —

Смотришь, – пора вставать.

У теплых землянок не спит боец.

Встречает скупой рассвет.

Он охраняет здесь сто сердец,

Равных которым нет.

Сто сердец и две сотни рук,

Что Родине отданы.

Но тишина разломилась вдруг.

Криком ворвалась в сны.

Удар… И кончено… Но уже

Стрельба началась в лесу.

Граната грохнула в шалаше,

Как будто бы гром в грозу,

Все осветила на миг она.

И ночь, что скрывала лес,

Черных теней была полна

С автоматами наперевес.

Все стало ясно – враги кругом.

Кольцом окружают лес…

«Ребята, давай за мной,

Напролом…» —

Гремит командиров бас.

И кто-то крикнул:

«На Старый Чал!

Через кусты – вперед!»

На голос, что молодо прозвучал,

Накинулся пулемет.

А ночь – на счастье —

Темным-темна.

Не виден чужой приклад.

И Яшка сказал:

«Ну, теперь хана…» —

И бросил связку гранат

Туда, где лаялся пулемет…

И смолк его злобный стук.

И лес, пропустив партизан вперед,

Сомкнулся за нами вдруг.

Сомкнулся…

Иль так показалось мне.

Сомкнулся глухой стеной.

Немцы остались на той стороне

Незримой стены лесной.

И вдруг мы услышали на тропе

Того ж пулемета град.

Яшка ругнулся: «А чтоб тебе…

Очухался, видно, гад…»

Но чуть прислушавшись, закричал:

«Братцы, да это наш!»

А пулемет все стучал и стучал.

И Яшка сказал: «Шабаш…

Постой-ка…»

И вмиг исчез за сосной…

Он видеть уже не мог,

Как выстрел подмял

Сугроб подо мной

И кровью его обжег…

…Встал командир.

Через плечо

Смотрит ребятам вслед:

«Нету Зиматовой, Яши нет.

И нет пятерых еще…»

«Кто-то предал, – стучит в мозгу, —

Хотел весь отряд под нож.

Дорогу в ночи показал врагу.

Кто же он? Кто же? Кто ж?»

Рядом в шепоте бьется речь

О тех же, о семерых…

«Раз не сумели друзей сберечь,

Так будем же мстить за них…»

А пулемет все стучит во тьму,

Так вот он «стены» секрет.

Теперь мы поняли —

Почему

Враги не пошли нам вслед.

Вставал впереди в крови и дыму

Зимний глухой рассвет.

Есть на войне разлуки

Нежданные, от которых

К винтовке тянутся руки,

Мурашки бегут за ворот.

Вот так мы расстались с друзьями,

Не попрощавшись даже..

А сердце – оно не камень,

Забыть ему не прикажешь.

Грустит оно об одном лишь,

И мысли ползут гурьбою:

«Ты помнишь, ты помнишь, помнишь,

Кто нас заслонил собою?»

Идем мы грозы мрачней,

И думает думу каждый:

«Уж лучше погибнуть дважды,

Чем раз потерять друзей…»

И нет мне в пути покоя

От мыслей и от обид…

А рана над сердцем ноет

И сердце под ней болит.

Мне плохо – я дважды ранен —

Железом и горем злым…

Ты слышишь нас, Паня, Паня?

Откликнись друзьям своим.

В чужом полушубке драном,

Похожая на ребят,

Сестренкой она была нам,

Вернее, была как брат.

Как самый близкий товарищ.

Такой же, как мы, солдат..

В ней девушку выдавал лишь

С лукавинкой быстрый взгляд.

Да голос… Румянец вешний,

Да слезы в рукав порой,

Когда у могилы свежей

Сутулился молча строй…

Я помню – как вечерами

Иль выбрав минутку днем,

В Зубцов она письма маме

Писала, прикрыв локтем,

И после, их в сумку спрятав,

Опять улыбалась нам.

Шутили над ней ребята,

Мол, Паня строчит роман.

А Паня скучала очень,

Что писем из дома нет…

Однажды сказала:

«Хочешь

Открою тебе секрет?

Как только прогоним фрицев,

Все письма на почту сдам.

Вот мамочка удивится,

Когда их получит там…

Но как-то зайдя погреться,

В землянку, услышал я:

«В Зубцове лютуют немцы.

Там мать, говорят, твоя?»

И каждый с такой же болью

Вспомнил семью и дом.

Оставшихся там в неволе

Один на один с врагом.

Мы долго потом у Чала

Ждали тех, семерых.

Нас утро без них встречало,

И в ночь мы ушли без них.

Мы шли, забыв о привале,

Не зная еще всех бед,

Что Паню всю ночь пытали,

Яшки на свете нет.

И что остальные наши

Сорвали весь план врагу.

Их мужество кровью вражьей

Записано на снегу.

Что лишь одному – седьмому —

В ту ночь удалось уйти.

Пока не добрался к дому,

Блуждал он два дня почти.

Он был обморожен, ранен,

Ввалился совсем без сил.

Как в детстве, в колени маме

Голову уронил.

Она его в отчем доме

Укрыла от глаз чужих.

В беспамятстве он затих.

И сердце зашлось: «Ой, помер…»

Но сыно, видно, вышел в мать —

Жилистый, не сломать.

Врачи не ходили на дом

И ран не сшивал хирург.

Но было бессменно рядом

Тепло материнских рук.

И было оно сильнее,

Нужнее любых лекарств.

Но как-то он стал над нею

И обнял в последний раз.

«Пора! Заверну к соседу.

Не терпится мне узнать,

Не дешево ль нас он предал…»

И вскрикнула глухо мать:

«Не надо… Там немцы в доме

Боюсь за тебя… Убьют…»

«Меня теперь смерть не тронет,

Уж больно я, мама, лют…»

А утром тревожно, глухо

Заныл от сапог порог:

«Кто был у тебя, старуха?»

«Да, кто ж это быть тут мог?..»

И немец с угрозой бросил:

«Комм, баба!» —

И вышел вслед.

Взглянула, – а на березе

Висит супостат сосед.

В холодном классе спозаранку,

Где парты сбились в два ряда,

Свела с врагами партизанку

Непоправимая беда.

Сегодня в ночь через олешник,

Где каждый куст ей был знаком,

К их лагерю Иуда здешний

Привел эсэсовцев тайком.

Она еще не знает, как там

Закончился нежданный бой.

И помогла иль нет ребятам,

Отход их заслонив собой.

…И все припомнила, как было,

Как начиналась полночь та:

Она тогда пришла с поста.

В лесу тревожно вьюга выла..

Хотела лечь… Но вдруг удар.

И кто-то крикнул: «Немцы рядом!»

И сразу все рванулись с нар,

И Паня, выбив дверь прикладом,

Упала в снег и поползла.

А немцы били отовсюду.

Казалось, нету им числа.

Уйти от них – казалось чудом…