Борис Гребенщиков - Десять Стрел

Им не нужен свой дом,
День здесь, а потом прочь.
Им достаточно быть вдвоем,
Вдвоем всю ночь.

Колесницы летят им вслед,
Только что для них наш хлеб?
Королевское утро всегда здесь,
Вот оно, разве ты слеп?

Им не нужно других книг,
Шелк рук и язык глаз.
Мы помолимся за них,
Пусть они – за нас.

Им не нужен свой дом…

Взгляд влево был бы признаком страха,
Взгляд вправо был бы признаком сна.
И мы знали, что деревья молчат —
Но мы боялись, что взойдет Луна.

И не было грани между сердцем и Солнцем,
И не было сил отделять огонь от воды.
И мы знали, что для нас поет свет,
Но мы искали след Полынной звезды.

Я хотел бы, чтобы я умел верить,
Но как верить в такие бездарные дни —
Нам, потерянным между сердцем и полночью,
Нам, брошенным там, где погасли огни?
Как нам вернуться домой,
Когда мы одни;
Как нам вернуться домой?

Мне не нужно победы, не нужно венца;
Мне не нужно губ ведьмы, чтоб дойти до конца.
Мне б весеннюю сладость да жизнь без вранья.
Ох, Самара, сестра моя…

Как по райскому саду ходят злые стада;
Ох, измена-засада да святая вода…
Наотмашь по сердцу, светлым лебедем в кровь,
А на горке – Владимир,
А под горкой Покров…

Бьется солнце о тучи над моей головой.
Я, наверно, везучий, раз до сих пор живой;
А над рекой кричит птица, ждет милого дружка —
А здесь белые стены да седая тоска.

Что ж я пьян, как архангел с картонной трубой;
Как на черном – так чистый, как на белом – рябой;
А вверху летит летчик, беспристрастен и хмур…
Ох, Самара, сестра моя;
Кострома, мон амур…

Я бы жил себе трезво, я бы жил не спеша —
Только хочет на волю живая душа;
Сарынью на кичку – разогнать эту смурь…
Ох, Самара, сестра моя;
Кострома, мон амур.

Мне не нужно награды, не нужно венца,
Только стыдно всем стадом прямо в царство Отца;
Мне б резную калитку, кружевной абажур…
Ох, Самара, сестра моя;
Кострома, мон амур…

В Ипатьевской слободе по улицам водят коня.
На улицах пьяный бардак;
На улицах полный привет.
А на нем узда изо льда;
На нем – венец из огня;
Он мог бы спалить этот город —
Но города, в сущности, нет.

А когда-то он был другим;
Он был женщиной с узким лицом;
На нем был черный корсаж,
А в корсаже спрятан кинжал.
И когда вокруг лилась кровь —
К нему в окно пришел гость;
И когда этот гость был внутри,
Он тихо-спокойно сказал:

Не пей вина, Гертруда;
Пьянство не красит дам.

Нажрешься в хлам – и станет противно
Соратникам и друзьям.
Держись сильней за якорь —
Якорь не подведет;
А ежели поймешь, что самсара – нирвана,
То всяка печаль пройдет.

Пускай проходят века;
По небу едет река
И всем, кто поднимет глаза,
Из лодочки машет рука;
Пускай на сердце разброд,
Но всем, кто хочет и ждет,
Достаточно бросить играть —
И сердце с улыбкой споет:

Не пей вина, Гертруда,
Пьянство не красит дам.
Напьешься в хлам – и станет противно
Соратникам и друзьям.
Держись сильней за якорь —
Якорь не подведет;
А если поймешь, что самсара – нирвана,
То всяка печаль пройдет.

Ты нужна мне – ну что еще?
Ты нужна мне – это все, что мне отпущено знать;
Утро не разбудит меня, ночь не прикажет мне спать;
И разве я поверю в то,
Что это может кончиться вместе с сердцем?

Ты нужна мне – дождь пересохшей земле;
Ты нужна мне – утро накануне чудес.
Это вырезано в наших ладонях, это сказано в звездах небес;
Как это полагается с нами – без имени и без оправданья…

Но, если бы не ты, ночь была бы пустой темнотой;
Если бы не ты, этот прах оставался бы – прах;
И, когда наступающий день
Отразится в твоих вертикальных зрачках —
Тот, кто закроет мне глаза, прочтет в них все то же —

Ты нужна мне…
…окружила меня стеной,
Протоптала во мне тропу через поле,
А над полем стоит звезда —
Звезда без причины…

На чем ты медитируешь, подруга светлых дней?
Какую мантру дашь душе измученной моей?
Горят кресты горячие на куполах церквей —
И с ними мы в согласии, внедряя в жизнь У Вэй.

Сай Рам, отец наш батюшка; Кармапа – свет души;
Ой, ламы линии Кагью – до чего ж вы хороши!
Я сяду в лотос поутру посереди Кремля,
И вздрогнет просветленная сырая мать-земля.

На что мне жемчуг с золотом, на что мне art nouveau;
Мне, кроме просветления, не нужно ничего.
Мандала с махамудрою мне светят свысока —
Ой, Волга, Волга-матушка, буддийская река!

Черный ветер гудит над мостами,
Черной гарью покрыта земля.
Незнакомые смотрят волками,
И один из них, может быть, я.
Моя жизнь дребезжит, как дрезина,
А могла бы лететь мотыльком;
Моя смерть ездит в черной машине
С голубым огоньком.

Не корите меня за ухарство,
Не стыдите разбитым лицом.
Я хотел бы венчаться на царство
Или просто ходить под венцом —
Но не купишь судьбы в магазине,
Не прижжешь ей хвоста угольком;
Моя смерть ездит в черной машине
С голубым огоньком.

Мне не жаль, что я здесь не прижился;
Мне не жаль, что родился и жил;
Попадись мне, кто все так придумал —
Я бы сам его здесь придушил;
Только поздно – мы все на вершине,
И теперь только вниз босиком;
Моя смерть ездит в черной машине
С голубым огоньком.

Ой ты, фикус мой, фикус, фикус религиозный!
Что стоишь одиноко возле края земли?
Иноверцы-злодеи тебя шашкой рубили,
Затупили все шашки и домой побрели.

Ясно солнце с луною над тобой не заходят,
Вкруг корней твоих реки золотые текут;
А на веточке верхней две волшебные птицы,
Не смыкая очей, все тебя стерегут.

Одну звать Евдундоксия, а другую – Снандулия;
У них перья днем – жемчуг, а в ночи – бирюза;
У них сердце – как камень, а слеза – как железо,
И, любимые мною, с переливом глаза.

Я читал в одной книге, что, когда станет плохо
И над миром взойдут ледоруб да пила —
Они снимутся с ветки, они взовьются в небо
И возьмут нас с тобою под тугие крыла.