Борис Гребенщиков - Десять Стрел

В пустыне бредут верблюды,
У каждого из них что-то свое на уме.
Один знакомый тоже шел на Северный полюс —
Оказался предпринимателем в Костроме.
Так начинания, вознесшиеся мощно,
Сворачивают в сторону, теряют имя действия – какой срам.
Я не вижу причины куда-то стремиться, если в итоге ты всегда
Оказываешься где-то не там.

Я сижу на пустынной скале,
Наблюдаю, как плывут облака.
Сердце, как старый пепел,
Глаза, как у полного дурака.

Я ничего не начинаю, пускай все
Течет само по себе, как Волга-река.
Под лестницей сидит голодная кошка.
Пойду-ка спущусь выставлю ей молока.

Человеческая жизнь имеет более одного аспекта.
В городе Таганроге есть два Звездных проспекта.
На одном – небеса зияющие
И до самого Волго-Дона
Возвышаются сияющие
Дворцы из шлакобетона.
И по нему каждую пятницу,
Как выйдут со смены из шахты,
Маршируют белозубые
Космонавты.

А на другом все дома в полтора этажа
И по истоптанной траве гуляет коза,
Год проходит и два проходит,
Веревка перетерлась, но коза не уходит;
Ей совершенно некуда идти,
Она смотрит в небеса и шепчет: «Господи, прости!»

Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол
И прочую посуду.
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
А я говорю, что буду.

Рано с утра, пока темно,
Пока темно – пока темно,
Рано с утра, пока темно
И мир еще в постели,
Чтобы понять, куда идти,
Чтобы понять, зачем идти,
Без колебаний прими сто грамм —
И ты достигнешь цели.

Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол
И прочую посуду.
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
А я говорю, что буду.

Я не хотел тянуть баржу,
Поэтому я хожу-брожу.
Если дойду до конца земли,
Пойду бродить по морю.
Если сломается аппарат,
Стану пиратом и буду рад,
Без колебаний пропью линкор,
Но флот не опозорю.

Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол
И прочую посуду.
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
А я говорю, что буду.

Я беспечный русский бродяга
Родом с берегов реки Волги.
Я ел, что дают, и пил, что Бог пошлет,
Под песни соловья и иволги.

Я пил в Петербурге и я пил в Москве,
Я пил в Костроме и в Рязани,
Я пил Лагавулин и я пил Лафройг,
Закусывал травой и грибами.

Однажды в Вятке я был совсем худой,
Но ближе к Барнаулу стал резвый.
Худшее похмелье, что было у меня,
Когда я восемь суток был трезвый.

Я упал в Енисей, я выплыл из Невы.
Хотя, может быть, это была Припять,
Но я вышел элегантно сухой из воды
И немедленно нашел, с кем здесь выпить.

Я один родился, и один я умру,
Но чтобы в мире не заблудиться,
В каждом вагоне, что едет по земле,
Работает одна проводница.

А так по жизни я анахорет,
Молитвенен и беззаботен,
Но в обычный день я спасаю двух-трех,
А в праведную ночь до трех сотен.

Я сидел и пил на Гластонбери Тор.
Сам не заметил, как надрался.
Помню, как меня искушал один бес.
Ясно дело, я не поддался.

А что наверху – то и внизу,
А душа – она как печная тяга,
Куда бы я ни шел, везде вокруг Эдем,
Ведь я беспечный русский бродяга.

Сегодня самый замечательный день,
О нем написано в тысяче книг:
Слева небеса, справа пустота,
А я иду по проволоке между них.

Спетое вчера осталось вчера,
В белой тишине белые поля,
Нечего желать, и некем больше быть:
Здравствуй, это я.

Господи, я Твой, я ничей другой;
Кроме Тебя, здесь никого нет.
Пусть они берут все, что хотят,
А я хочу к Тебе – туда, где Свет.

Лошадь белая на траве
Далеко ушла в поле;
Дома упряжь вся в серебре,
А ей нужно лишь воли.

Конюх сбился с ног – да что с тобой?
Целый день звонит, пишет.
А она трясет гривой
И как будто б не слышит.

Твердая земля да долгий путь
Из огня в полымя.
Много кто хотел ее вернуть,
Ни один не знал имя.

Если долго плакать
Возле мутных стекол,
Высоко в небе
Появится сокол.
Появится сокол
Высоко над тучей,
В это время важно
Не упустить случай.

Увидеть его крылья,
Увидеть его перья
И вдруг удивиться —
А кто это теперь я?
Почему внизу туча,
А надо мной ясно?
Видимо, я плакал
Совсем не напрасно.

Видимо, вот оно —
Пришло мое время,
А внизу медленно
Бредет мое племя.

А мне лететь выше,
А мне лететь в солнце
И все-таки вспомнить,
Что внизу оконце
С мутными стеклами,
В которое бьются
Милые мои.
Сгореть и вернуться.

Если долго плакать…

На мгновенье стало тихо,
И в этой тишине
Позволь мне передать тебе то,
Что было передано мне.

Можно выйти одному в поле
И знать, что ты вооружен.
Можно идти по пути,
В конце которого стоит Престер Джон.
Можно возвысить себя
Выше Озиманда – Царя Царей.
Можно учиться смирению
У стертых ногами придорожных камней.

Но куда бы ты ни шел
До самого конца своих дней,
Обещай, что будешь помнить одно —
Господу видней.

Можно раздать себя
Безрадостным и жадным рукам.
Можно ходить по-албански
По стенам, фонарям, потолкам.
Можно гордиться тем,
Что познал до конца пустоту.
Гарантировать перерождение
С серебряной ложкой во рту.

Пусть ангелы несут тебя
Дорогой небесных огней,
Но не забывай —
Господу видней.

Может быть, будет тепло,
Как ты хочешь.
Может быть, с каждым днем
Будет делаться все холодней.
Не верь ни единому сказанному мной слову,
Но прислушайся к мерцающей звезде —
Господу видней.

Анютины глазки да божьи коровки
Нас не узнают, мы придем в обновке,
В новых одеждах, с новыми глазами.
Они спросят: «Кто вы?» – «Догадайтесь сами».