Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

И все же, что может быть слаще,
Чем горькая радость моя —
Твоя от твоих тебе приносяща
О всех и за вся.

Две стрелки, — о на миг, к не новой встрече
Приблизит время, и опять они
Ползут, два близнеца, с плечей на плечи
Все тех же цифр, сквозь дни и дни.

Привычный круг без мысли огибая,
Вотще, бессмысленно спеша,
Не перейдет фарфорового края
Часов пружинная душа.

Нам, постояльцам подозрительного дома,
Который называется земля, —
Едва ли ведомы и даже вовсе незнакомы
Тяжелый ветр и тяжесть корабля.

Но накануне смерти, все сложив пожитки,
Мы вспоминаем — ах, ах в первый раз —
Две видовых, случайных две иль три открытки
И некий, смерть не заслуживший, час.

Мы стряхиваем жизнь, как пепел папиросы,
Мы прожигаем сердце, брюки и жилет,
Но все забыв легко и все заботы сбросив,
Вдыхаем мы дымок сухих и теплых лет.

Когда же дряхлый день на баллюстраду парка
Присядет надолго, ах, насмерть отдохнуть,
Нам обжигает рот пригоркшая цигарка,
И пеплом пахнет жизнь — наш неуютный путь.

Удостоверься: звездные лучи
Не только глазом ощутимы.
К узнанью сердце приучи
Вниманием ненарушимым.

Почувствуй запах их и вес,
Пойми их матерьяльный голос.
Полны вещественных чудес
Скрещенья тьмы и звездных полос.

А мира нет и нет. Кружась, отходят звезды,
Бесспорные дряхлеют облака.
О смерти желтая река!
О пустотою пораженный воздух!

Ужели нам иного воплощенья
Обетованного — не обрести?
Бесполая земля, прости,
Мое к тебе сухое отвращенье!

Как тяжелы и непокорны тучи!
И эта действенная мгла
Ужель кого-нибудь могла
Не сбросить с вероломной кручи?

Молчит неопытная твердь,
И рвется надвое дыханье.
Я жду: до первого свиданья,
Моя возлюбленная смерть!

Податливое колебанье перекладин!
Прикрывшись облаком, мой сон глядит,
Как я карабкаюсь. А ветер беспощаден
И лесенка беспомощно звенит.

Качаясь над тугим пространством, — замираю —
Вот перетрется тоненькая нить,
Вот-вот. — Я это ощущенье называю
Невыносимым словом — жить.

Увы, он бессмертен, рифмованный узел!
Увы, мы не можем земные покинуть стихи!
Но отданы мы легкомысленной музе
И годы, как голос, вдоль нот отойдут на верхи.

Кто с музой и с жизнью не точно срифмован,
Тот должен покинуть исчерченный наш черновик.
И вместо досадного — новое слово
Суровый и неистощимый отыщет язык.

Тише смерти, тише жизни,
Шаг за шагом — в тот покой.
Все, ах все — в глазах отчизны,
И небесной, и земной.

Поступь звезд грустней и глуше —
Слух протяжен и высок.
Счастье нам, вручившим души
Белому покою строк.

Так повелось: скрипит упрямый флюгер
И север жизни ищет клювом петуха.
Но за позором мглы, покорны праздной вьюге,
Лишь два стиха.

Линяет сердце и — стекает слабой краской
Туда, где места жизни даже не нашлось,
Где два стиха легли скупой повязкой —
— Так повелось.

Вдыхая запах тишины
И горький, обветшавший воздух,
Бесплотные мы сберегаем сны,
Падучие мы собираем звезды.

И в небольшой горсти лежит
Вся тяжесть голубого мира…
Как с небом неумело говорит
Земная, ниспровергнутая лира.

Что встреча нам, мы разве расставались?
Не мы у времени на поводу.
Словами, друг, немыми мы связались,
И нас ли дни, как стрелки, разведут?

Опять звезда на небе перетлела.
Наш теплый ветер замедляет шаг.
И через тонкий край простого тела
Перекипевшая бежит душа.

Еще! Внимай признательному пенью
Земной оси — и обвивай плющом
Мои года. И верный вдохновенью
Земли и жизни, ах проси — еще, еще!

Мне ближе всех — о зыблемая радость.
И повторяю я, волнуясь и спеша, —
Останови ее, земную младость,
Впервые без вести пропавшая душа.

Земли широкие и тяжкие пласты
Господний меч рассек земные недра.
И ты, как меч, — мой светлый недруг,
Ах, Муза, — ты.

И грудь рассечена. И пахнет солнцем свет
Возлюбленной и вдоволь горькой раны.
Так покидал земные страны
Мои — сонет.

Песком рыдают жаркие глазницы.
На долгом солнце высохший скелет, —
Последний свет пылающей денницы,
И пыль горька, и горек палый свет.

О прах, о жаждой сжатые ресницы,
О кости стен, которым срока нет,
О голый город — долгий, мертвый бред
Любовью тифом вымершей больницы.

Лишь тленье памятно домам Толедо.
В глухие облака беззвездный понт
Дохнул, и ливнем полилась беседа.

На площади, врастая в горизонт,
Смывая запах битв, любви и пота,
Темнее облак, латы Дон-Кихота.

Седая прядь, и руки Дон-Жуана
В сетях морщин роняют пистолет.
И в зеркалах зеленый бьется свет —
Самоубийства радостная рана.

Камзол прожжен, и мира больше нет.
И командоров шаг за проседью тумана.
И на земь падает притворная сутана.
И резче стали за окном рассвет.

О Дона Анна! Сладость грешной встречи,
И бутафория — весь закоцитный мир,
И пахнет нежностью нагорный клир,

И лиры вне — стенанье струн и речи.
Так озарит любовью хладный брег
Руководительница мертвых нег.