Евгений Евтушенко - Счастья и расплаты (сборник)

Какой актер потерян на Земле
для роли кардинала Ришелье!

Андрей Петров нам подарил мелодии,
которых лучше в жизни не найду,
и старенькие все, и все молоденькие
их напевали даже на ходу.
И помнят те, кто стали нынче дедушками,
как неподвластный тусклым временам
Папанов закричал «Свободу Деточкину!»,
а поняли мы все: «Свободу нам!»
Шестидесятых поколенье кепочное,
ты создало мелодии любви,
а ново-пепсикольное и кетчуповое,
где песни задушевные твои?

Я люблю Даниила Гранина,
потому что он с чувством стыда
жил всю жизнь, состраданием раненный,
ну а это уже навсегда.

Все требуют с художника,
стать вумными успев,
чтоб делал все похоженько
на прежний свой успех.

Есть диктатура зрителя,
и вкус ее дурной.
Эльдар, тебя не злит она?
Я в бешенстве порой.

Так проморгали радостно
со вкусом простофиль
о сказочнике Андерсене
твой самый лучший фильм.

Да, яд впитался в почву,
где снобы-короли
Снобятину, как порчу,
с ухмылкой навели.

И песенки перронные
в Кремле лабают лбы.
Как ты сказал – ирония.
Ирония судьбы.

«Скажите, а вам сны какие снятся?» —
«Мир на Земле, для шарика всего…
И всюду «калаши» мои пылятся,
не убивая больше никого…»

Я ножом ничьих икон не раскрошу,
как дед Ермолай, давно в двадцатом.
Жаль, что в прошлом я его не воскрешу,
чтоб тогда не стал он виноватым.

Нам в кровь озлобленность вошла
и неужели стала генами?
Она мелка, она пошла —
от злобы не родятся гении.

И даже справедливый гнев,
круша живых людей и статуи,
в озлобленности освинев,
перерождается в растаптывание.

Мы не родились в палачах,
но приучились получать
постыдный кайф от сплетен гаденьких
о знаменитеньких, богатеньких.

Живет в нас древняя озлобленность,
как из родных осин оглобленность —
зачем нам ближним помогать —
оглоблей легче помахать.

Во всех искусствах и науке
мы с болью видим, как на грех,
умельцев связанные руки
озлобленностью неумех.

Тот, кто счел, – все средства хороши,
чтоб не слишком совести пугаться,
платит за хвастливое богатство
выпендрежной нищетой души.

Книжки мои от меня разбежались,
Может, за что-то разобижались.
Книжки мои – беззащитные сироты,
Так потеряешь и дочку и сына ты,
если у сердца ты их не удержишь,
не защитишь от обид, не утешишь,
но и не выживут книжки, как дети,
в этом, не для беззащитных,
столетьи, —
не защитив себя сами на свете.

Не до поэзии поэтам,
что друг на друга ополчились,
не в лад младым своим портретам
ожесточились, оволчились.

Мы прыгаем по скользким граням,
то ли свободны, то ли в найме.
Не мы в политику играем —
политика играет нами.

Что вырывается наружу?
Лишь зависть, что постыдно гложет.
Поэт, в политику нырнувший,
обратно вынырнуть не может.

Россия такая большая,
что можно не встретиться вовсе.
К невстречам,
а не ко встречам,
Ахматову помня, готовься.

Ты можешь не встретить любимой,
не встретить любимого друга.
Но не охладей при встречах —
от каменного испуга.
И не впадай в недоверье,
как при нежданном ударе,
от самовнушенного страха
при каждом нечаянном даре.

Когда-нибудь неведомый поэт
создаст и антологию газет.

Он выцарапает изо всех подшивок,
из всех страниц пошлейших и фальшивых,
из оскорблений или скользкой льстинки
неистребленной совести светинки.

Как из газет слагается и повесть,
так из людей слагается и совесть.

Долг журналистов – нынешних, грядущих —
усовестить народ и власть имущих.

Любви не меньше, чем в письме Татьяны,
в попытках кровь остановить статьями.

Да вот усовещающих любовью
в отместку останавливают кровью.