Иван Барков - Заветные сочинения Ивана Баркова

Не сила иногда пылающей любви,
У нас которая в крови,
Колеблет постоянство,
Смягчает и тиранство,
Старух и стариков в соблазн ведет
И всех умы во власть берет,
А нечто есть еще, сто крат того послаще,
Что в заблуждение людей приводит чаще,—
Нежнее нету сласти той,
Котора названа девичьей красотой.
Девица ту красу в один раз потеряет,
Потом к забавам дверь мужчинам отворяет.
Не может без сего любовь быть горяча,
Как без огня свеча.
А в сласти ж без любви приятность одинака,
Утешна сладость всяка.
И тем одно воображенье нежных дум
В восторг приводит дух и затмевает ум,
А сладость нежная любви не разбирает:
Нередко и пастух с дворянкою играет.
Тут нет любовничьих чинов
Ниже приятных слов.
Лишь жажду утоли, кто б ни был он таков.
Но только ли того? — бывает вся суть в мире —
Пол женский жертвует венериной кумире,
И утешает жен не муж, а кто иной,
Хороший и дурной:
Боярыню — чернец, француз — княгиню
Иль пусть хотя графиню.
И сто таких примеров есть, а не один.
Мужик такую ж веселит, какую господин.
Всех чаще у госпож те в милости бывают,
Которы учат их иль петь, иль танцевать,
Или на чем играть,
Иль кои волосы им нежно подвивают.
У барынь лишь одних то введено в манер,
Чтоб сладость без любви вкушать. И вот пример!
К боярыне богатой
Ходил щеголеватый
Уборщик волосов.
Не знаю, кто таков.
Ходил дней десять к ней или уж три недели,
Он часто заставал ее и на постели.
А барыня, хотя б была непригожа,
Да имя — госпожа.
И новомодные уборы и наряды,
Умильные их взгляды,
И вольные с мужчинами обряды,
Приятная их речь
И в нечувствительном возмогут кровь зажечь.
О! сколь приятно зреть госпож в их беспорядке,
Когда они лежать изволят на кроватке.
Приятный солнца луч сквозь завесы блестит,
Боярыня не спит.
Вдова ее тогда иль девка обувает,
Чулочки надевает.
Какая это красота!
Сорочка поднята,
И видна из-под ней одна немножко
Ее прекрасна ножка.
Другая вся видна лежит.
Наружу нежно тело.
О, непонятно дело!
Лишь только чьим глазам представится сей вид,
Приятным чувством мысль в минуту усладит.
Потом боярыня, с постели встав спокойно,
Куда ни вскинет взор,
Все в спальне у нее стоят в порядке стройном:
С сорочкою вдова, у девок весь убор,
Там держит кофешенок чашку шоколаду,
Тут с гребнем перюкьер, все люди наподбор.
И повеления ждет всяк от ея взгляду.
Кто в спальню допущен, быть должен очень смел,
Коль в милость к госпоже желает повтереться,
Он чтоб ухватки все те нужные умел,
Каким лишь льзя от барынь понагреться.
Французы смелостью доходят до всего,
И в пышну входят жизнь они из ничего.
Из наций всех у нас в народе
Одни французы только в моде.
А этот перюкьер несмел был и стыдлив,
Не так, как этот сорт живет, поворотлив.
Благопристойность им всегда тут наблюдалась,
Когда боярыня поутру одевалась
И обувалась.
Из спальни в те часы всегда он выходил,
Чем барыню на гнев нередко приводил.
Но гнев ее тогда был только до порога.
Прошло недель немного.
Уборщик к этому насилу попривык,
Он стал не дик.
Из спальни не бежит он в комнату другую,
Когда зрит госпожу в сорочке иль нагую.
Когда-то госпожа уборщику тому
Такое дело поручила
И научила
Мужчине одному
Пересказать о том, что им она пленилась,
А говоря, сама в лице переменилась.
Вид ясно показал, что дело о пустом
И нужда ей не в том.
Мысль женска слабости не может утаиться,
Когда она каким вдруг чувством воспалится.
Стремление ее все взор изображал,
Что жар в ней умножал.
Тут руку госпожа уборщику пожала,
Амурный знак давала,
Но ей в смущении казалось сего мало,
Отважности его она не подождала,
Нетерпеливо ей хотелось веселиться.
Тут стала госпожа с уборщиком резвиться.
И будто бы его, играя, обняла.
Потом еще, еще и много обнимала,
И тут, и там его хватала.
Стремилась вниз ее рука и то достала,
Что всех их распаляет нежные сердца.
Исправно все нашла тотчас у молодца.
Но в этот только раз не сделала конца,
А только нежною рукой лишь подержала,
Сама от сладости дрожала.
Уборщик, стоя, млел.
Вообрази себе, читатель, эту муку,
В каком уборщик мой огне тогда горел,
Каким его дух чувством тлел.
Он также протягал дрожащую к ней руку
И уж открытую у ней грудь нежну зрел,
А так он был несмел,
Что к ней дотронуться не мог ни разу
И будто ожидал на то приказу.
Прошло так много дней.
Ходил уборщик к ней.
Им только госпожа себя лишь веселила
Так, как ей было мило.
Вдруг, лежа на софе, изволит затевать,
Чтоб голову у ней лежачей подвивать.
Уборщик исполнял ее охоту И продолжал свою работу,
А барыня его тут стала щекотать,
Потом за все хватать.
И добралася вмиг к тому, для ней что нужно,
Играть ей с ним досужно.
Поступком эдаким уборщик стал вольней,
И начал он шутить и сам так с ней,
Как шутит с ним она. Он так же точка в точку
Отважился сперва боярыню обнять
И в грудь поцеловать,
А там и юбочку немножко приподнять,
Резвяся, пооткрыл немного и сорочку
И дотронулся чуть сперва к чулочку.
Сам губы прижимал свои к ее роточку,
А уже от чулка
Пошла его рука
Под юбку дале спешно,
С ступени на ступень,
Где обитает та приятна тень,
Которую всем зреть утешно.
Дограбилась рука до нежности там всей,
И уж дурила в ней,
И вон не выходила.
Утеху госпожа себе тем находила.
Уборщик — нет.
Не шел ему на ум ни ужин, ни обед.
Что это за утеха,
Что сладость у него лилася без успеха.
Не раз он делал так
Боярыне, скучая,
О благосклонности прямой ей докучая,
Смотря на ее зрак.
Лишь чуть приметит он ее утехи знак,
Котору
Он в саму лучшу пору
У ней перерывал,
Прочь руку вынимал
И чувство усладить совсем ей не давал.
Сердилась госпожа за то, но все немного
И не гораздо строго,
Хотя сперва и побранит,
Но тот же час приятно говорит.
Нельзя изобразить так живо тот их вид,
В каком был с госпожей счастливой сей детина,
Какая то глазам приятная картина:
В пресладком чувстве госпожа,
Грудь нежну обнажа
И на софе лежа,
Спокойно,
Не очень лишь пристойно
И чересчур нестройно.
Прелестны ножки все у ней оголены,
Одна лежала у стены
В приятном виде мужескому взору,
Другая спущена долой,
Покрыта несколько кафтанною полой,
А руки у нее без всякого разбору,
Одна опущена, в другой она имела
Пренежную часть тела.
Уборщик возле ней с отверстием штанов
Сидел без всех чинов.
Его рука у ней под юбкою гуляла,
Тем в сладость госпожу влекла.
Прохладна влажность у нее текла;
Вот их картина дел.
Уборщик мнил, уж нет ему нет ни в чем препятства,
И только лишь взойти хотел
На верх всего приятства,
Как барыня к себе вдруг няньку позвала
И тем намеренье его перервала.
К ним нянюшка вошла.
Уборщик отскочил тотчас к окошку,
А барыня дала погладить няньке кошку,
Приказывала ей себя не покидать
С уборщиком одним, он скуку ей наносит,
Что невозможного у ней он просит,
А ей того не можно ему дать.
Тут будто не могла та нянька отгадать
И стала говорить о дорогом и нужном:
О перстнях, о часах, о перлице жемчужном,
А барыня твердит: — Ах, нянька, все не то;
Мне плюнуть — тысяч сто,
А то всего дороже.—
А нянька о вещах все то же.
Тут барыня опять знак нянюшке дала
Оставить их одних. Вот нянька побрела.
Жестоко было то уборщику обидно,
Велику перед ней он жалобу творил
И уж бесстыдно
Тогда ей говорил:
— Сударыня моя, какая это шутка,
В вас нет рассудка,
Я не могу терпеть.
Немало дней от вас я мучусь без отрады,
Я чувствую болезнь с великой мне надсады.
Недолго от того и умереть.—
А барыня тому лишь только что смеялась
И, подведя его к себе, с ним забавлялась
Опять игрой такой.
Держала все рукой.
Уборщик вышел из терпенья.
Насилу говорит от много мученья:
— Что прибыли вам в том, понять я не могу?—
Ответствует она: — Французский это gout [1] gout фр вкус, стиль, манера. .—
— Черт это gout возьми, — уборщик отвечает.
Он скоро от него и жив быть уж не чает.
Меж этим на бочок боярыня легла
И в виде перед ним другом совсем была,
Как будто осердилась,
Что к стенке от него лицем оборотилась.
Середня ж тела часть,
Где вся приятна сласть,
На край подвинута была довольно.
Уборщик своевольно
Прелестный этот вид немедля обнажил,
Однако госпожу он тем не раздражил.
Она его рукам ни в чем не воспрещала
А к благосклонности прямой не допускала
И не желала что обычно совершить.
Уборщик от ее упорства
Уж стал и без притворства.
Стараясь как-нибудь свой пламень утушить,
Его рука опять забралась к ней далеко,
И палец, и другой вместилися глубоко,
Куда не может видеть око.
Сей способ к счастию в тот час ему служил.
Меж теми пальцами он третий член вложил,
На путь его поставил
И с осторожностью туда ж его поправил.
А барыня того
Не видит ничего,
Но только слышит,
От сладости она пресильно дышит.
Уборщик, пользуясь случаем сим тогда,
Не чает боле быть такому никогда
И с торопливостью те пальцы вынимает,
А член туда впускает.
Но как он утомлен в тот час жестоко был,
С боярыней играя,
Не только не успел чтоб дна достигнуть края,
И части члена внутрь порядком не вместил,
Как сладость всю свою потоком испустил.
Тут встала госпожа и молвила хоть грозно,
Что дерзко с нею он отважился шутить,
Да так тому уж быть,
Раскаиваться поздно.
И вместо чтоб к нему сурово ей смотреть,
Велела дверь тогда покрепче запереть,
Потом к порядочной звала его работе.
А у него
И от того
Была еще рубашка в поте.
Так он боярыне изволил доложить,
Что ей не может тем так скоро услужить.
Тут барыня ему сама уж угождала,
С нетерпеливостью рукою ухватя
И нежа у него, подобно как дитя,
И шоколадом то бессильство награждала.
В той слабости ему когда же помогла,
Тогда-то уж игра прямая потекла.
Беспрекословно тут друг друга забавляли,
Друг друга целовали.
Понравился такой боярыне убор,
И он с тех пор
Нашел свои утехи
И тешил госпожу без всякия помехи.