Даниил Андреев - Стихотворения и поэмы

И в эту полночь, сам себя калеча,
Как бесноватый, слеп, оборван, глух,
Про всё забыв, я вторгся в немеречу.
Гортань в огне, рот нестерпимо сух —
Воды! воды!.. Всё тело от ударов
Ветвей болит, зуд кожи остр и жгуч…
Струит в листву багрово-жёлтый луч
Луна, оранжевая от пожаров.
Я впитывал губами, как питье,
С шершавых листьев капли влаги чахлой
Роса, как яд, прогорклой гарью пахла
И кожу нёба жгла, как острие.

А там, в высотах, пурпуром играя,
Уже заря гремела, как труба,
И день меня ударил, настигая,
Как злой хозяин – беглого раба.

Вдруг, через страх затравленного зверя,
Мелькнул мне к жизни узенький мосток.
А я стоял. Я сам себе не верил.
Я видел стог. Да: настоящий стог!
Округлый, жёлтый, конусоподобный,
Как в Африке тукули дикарей…
Здесь кто-то был! Быть может, косарей
Заросший след найду я!.. Полдень злобный
Хлестнул бичом усталые глаза,
Когда я вышел на поляну. Слева —
Всё тот же лес, направо – суходрева
Остаток мёртвый, впереди – лоза.
Во все углы, шатаясь, как в тумане,
Бросался я: в бор, в суходрев, в лозу…
Нет острова в зеленом океане!
Молчанье в небе – мёртвый сон внизу.

Часы текли. Безвольно ветки висли,
Как руки обессилевших в бою.
Лицом к земле, не двигаясь, не мысля,
Лежал я на поляне. Кровь мою
Жара, казалось, гонит в землю, в землю,
В сухую глину, в жаждущий песок…
Сквозь целый мир, сквозь всю природу, ток
Единый шёл, меня в свой круг приемля.
Мне чудилось: к корням подземным вспять,
Уже текут моя душа и сила,
Чтобы затем, под яростным светилом,
Смолой и соком юным заблистать.
А я лежал… От моего дыханья
Чуть колебались стебли жухлых трав,
В своем бесцельном, праздном колыханье
Уже частицу сил моих вобрав.

Иль, может быть, не стебли, не растенья?
Мне мир другой мерцал сквозь маски их:
Без чётких форм, теней иль средостенья
Меж ним и нами – слоем всех живых.
Там кто-то ждал мой образ, как добычу,
Как сотни жертв болот и немереч:
Смеясь чуть-чуть, он был готов стеречь
И ждать конца, пока я Бога кличу.
И в душу – узенькая, как клинок,
Проникла жалость к собственному телу:
Взгляд перешёл от рук, привыкших к делу,
На грубо-серые подошвы ног.
Как жёстко их земля зацеловала.
Прах сотен вёрст их жёг и холодил…
Что ж: этот прах мне станет покрывалом,
Безвестнейшей из всех земных могил.

Когда же взор, слепимый страшным светом,
Я поднимал на миг в высоты дня —
Искр миллионы в воздухе нагретом
Роились там, танцуя и звеня.
А в глубине, за пляской их бессменной,
И мукой, и восторгом искажён,
Чуть трепетал, двоясь, как полусон,
Как дни и ночи – страстный лик вселенной.
Мучительная двойственность была
Влита, как в чашу, в это созерцанье.
Порой галактик дальнее мерцанье
Внушает нам покорность ту… Но жгла
На дне её щемящая обида
За жизнь, мне данную Бог весть зачем:
Мир громоздится тяжкой пирамидой,
А Зодчий был бесстрастен, глух и нем.

В последний раз я встал, когда к закату
Склонялся день. Мне виделось: вон там,
Вдали в углу, трава чуть-чуть примята.
Быть может – след?.. По скрюченным кустам
Прошёл я вглубь. Безрадостным величьем
Глазам открылось море камыша.
Без волн, без зыби, молча, не шурша,
Оно стояло… Тусклое безличье
Отождествляло стебель со стеблём.
Что там: болото? заводи Неруссы?..
Томительно я вглядывался в грустный,
Однообразно-блеклый окоём.
По тростникам из-под древесной сени
На солнцепёк спустился… Шаг один —
И стало чудом властное спасенье
Из тихо карауливших трясин.

Судьба, судьба, чья власть тобою правит
И почему хранимого тобой
Нож не убьёт, отрава не отравит
И пощадит неравноправный бой?
Как много раз Охране покориться
Я не хотел, но ты права везде:
Дитя не тонет в ледяной воде
И ночью рвётся шнур самоубийцы.
Куда ж ведёшь? к какому божеству?
И где готовишь смертное томленье?
Быть может, здесь, в Лесу Упокоенья,
Опустишь тело в тихую траву?..
Сил не было. В глазах круги… Как рогом
Гудела кровь, рвалась и билась вон…
В бреду, зигзагом я дополз до стога,
И всё укрыл свинцовый, мертвый сон.

Я поднял взгляд. Что это: крылья? знамя?..
Чуть осыпая цвет свой на лету,
Сиял и плыл высоко над глазами
Сад облаков – весь в розовом цвету.
Нездешняя, светящаяся влага
Баюкала и омывала их,
И брезжили селения святых
У розового их архипелага.
Я видел невозможную страну:
Её и нет, и не было на свете,

В её врата проходят только дети,
В прекрасный вечер отходя ко сну.
В моря неизреченного сиянья
Душа вливалась тихою рекой…
Прости моё греховное метанье,
В бездонном океане упокой.

И стало всё прекрасно и священно:
Созвездья, люди, мудрый сон камней…
Я вспоминал спокойно и смиренно
Борьбу и страх моих последних дней.
Как было странно… Господи, впервые
Со стороны я созерцал себя:
Срываясь с пней, кустарник теребя,
Я лез и полз сквозь дебри вековые.
Куда? зачем?.. Не я ли сам мечтал
На склоне лет уйти к лесам угрюмым,
Чтоб древний бор с его органным шумом
Моим скитом и школой веры стал?
И в смертный день, ни с другом, ни с женою
Минуту строгую не разделив,
Склониться в прах на сумрачную хвою
Иль под шатер смиренномудрых ив.

Я жизнь любил – в приволье и в печалях,
И голос женщин, и глаза друзей,
Но широта в заупокойных далях
Ещё безбрежней, выше и полней.
Один лишь труд, любимый, светлый, строгий
Завет стиха, порученного мне,
Приковывал к горячей целине,
Как пахаря у огненной дороги.
Но если труд был чист – откуда ж страх?
Зачем боязнь пространств иного мира?
Ещё звучней оправданная лира
Вольёт свой голос в хор на небесах.
А если нет, а если мрак и стужу
Я заслужил – Отец наш милосерд:
Смерть не страшна, я с детства с нею дружен
И понял смысл её бесплотных черт.

Да, с детских лет: с младенческого горя
У берегов балтийских бледных вод
Я понял смерть, как дальний зов за море,
Как белый-белый, дальний пароход.

Там, за морями – солнце, херувимы,
И я, отчалив, встречу мать в раю,
И бабушку любимую мою,
И Добрую Волшебницу над ними.
Я возмужал. Но часто, как весна
Грядущая, томила мысль о смерти;
За гулом дней, за пеной водоверти
Страна любви была порой видна,
Где за чертой утрат и бездорожья
В долины рая проходила Ты —
Царица ангелов, Премудрость Божья,
Волшебница младенческой мечты.