Николай Огарев - Стихотворения и поэмы

И детства мирную весну...

Но ненавидел строй фальшивый

Господский гнет, чиновный круг,

Весь "царства темного" недуг.

Не могло быть для Огарева несчастья страшнее, чем неожиданная смерть Герцена в Париже 21 января 1870 года. Для него это стало началом одинокой старости на чужбине. Сначала Огарев все-таки пытается продолжить общее дело и участвует как один из редакторов и как автор в "Колоколе" С. Г. Нечаева, но это издание скоро прекратилось. Задумывает издание собственного журнала под названием "Община", но и это не удается. Какое-то время он сотрудничает в лондонской газете Лаврова "Вперед", направление которой, однако, было Огареву во многом чуждо. Огарев начинает готовить биографию Герцена, приступает к работе над мемуарами.

Жизнь в маленьком английском городе Гринвиче неподалеку от Лондона, куда Огарев переехал в 1874 году, была медленным умиранием. Он жил на небольшую пенсию, высылавшуюся ему семьей Герцена. С ним была только верная ему Мери Сетерленд. Остава" лась, однако, еще поэзия. Огарев ведет что-то вроде поэтического дневника, состоящего из набросков, отрывков, часто небрежных по стиху, но еще чаще неожиданных и оригинальных по сути. Может быть, это были заготовки впрок, написанные с надеждой когда-нибудь их обработать, а может быть, что скорее всего, эти стихи гак и были задуманы.

30 мая 1877 года Огарев, уже серьезно занемогший, оставляет в дневнике последнюю запись: "Сейчас видел во сне, что я вернулся в Россию и приехал домой к себе в деревню". Ему видится, что крестьяне приняли его радушно, что они согласились с его проектами. "Я проснулся совершенно довольный моим сном, а Гринвич увидал озаренным блестящим солнцем и под ясным небом, каких давно не припомню". 12 июня 1877 года в присутствии Натальи Александровны Герцен, дочери Герцена, срочно приехавшей из Парижа, и Мери Сетерленд он скончался.

В 1966 году прах Огарева с гринвичского кладбища был пере" везен на родину и предан русской земле у стен Новодевичьего монастыря, главы которого, сиявшие в предзакатном московском небе, видели некогда двух юношей, приносящих клятву на Воробьевых горах - пожертвовать жизнью ради освобождения России. И невольно вспоминается строка одного из стихотворений Огарева: Так вы меня не позабыли?..

Виктор АФАНАСЬЕВ

СТИХОТВОРЕНИЯ

* * *

Огонь, огонь в душе горит

И грудь и давит и теснит,

И новый мир, мечта созданья,

Я б тем огнем одушевил,

Преград где б не было желаньям

И дух свободно бы парил

Все будет ясно предо мною,

Сорву завесу с бытия,

И все с душевной полнотою,

Все обойму вокруг себя.

Мне не предел одно земное

Душе - от призрака пустой,

В ней чувство более святое,

Чем прах ничтожный и немой.

Кто скажет мне: конец стремленью?

Где тот, кто б дерзкою рукой

Границу начертал мышленью

Непреступимою чертой?

Черту отринув роковую,

Я смело сброшу цепь земную.

Согретый пламенной мечтой,

Я с обновленною душой

Помчусь - другого мира житель

Предвечной мысли в светлую обитель!

1832

* * *

Когда в часы святого размышленья

Мысль светлая в твой ум вдруг западет,

Чиста и пламенна, как вдохновенье,

Она тебя возвысит, вознесет;

Она недаром заронилась,

Как божество к тебе она,

Чудесной жизнию полна,

Из стран небесных ниспустилась.

Пусть говорят с улыбкою презренья:

Она есть плод обманутой мечты,

Не верь словам холодного сужденья:

Они чужды душевной теплоты.

О! если с чувством мысль сроднилась,

Поверь, она не обольстит:

Она недаром заронилась

И святость истины хранит.

1833

А. ГЕРЦЕНУ

Друг! весело летать мечтою

Высоко в небе голубом

Над освещенною землею

Луны таинственным лучом.

С какою бедною душою,

С каким уныньем на челе

Стоишь безродным сиротою

На нашей низменной земле.

Здесь все так скучно, скучны люди,

Их встрече будто бы не рад;

Страшись прижать их к пылкой груди,

Отскочишь с ужасом назад.

Но только тихое сиянье

Луна по небу разольет

И сна тяжелое дыханье

Людей безмолвьем окует

Гуляй по небу голубому

И вольной птичкою скорей

Несись к пределу неземному.

Ты волен стал в мечте своей;

Тебя холодным изреченьем

Не потревожит злой язык;

Ты оградился вдохновеньем,

Свою ты душу им проник.

О! дай по воле поноситься

В надземных ясных сторонах:

Там свет знакомый мне светится,

Мне все родное в небесах;

Прощусь с землей хоть на мгновенье,

С туманом скучным и седым,

И из-зa туч, как из боренья

Между небесным и земным,

Я полечу в пределы света,

И там гармония миров

Обворожит весь ум поэта.

Там проблеснет любимых снов

Давно желанная разгадка.

В восторга полный, светлый час

Перестает нам быть загадкой

Что было тайного для нас.

До 1834

АЛЛЕЯ

Давно ли, жизнию полна,

Ты так шумела, зеленея,

А ныне стала так грустна,

Лип голых длинная аллея?

В замену листьев пал мороз

На ветви белыми иглами;

Глядят из-под седых волос

Печально липы стариками.

В ночи, как призраки, оне

Качают белой головою,

И будто кланяются мне

С какой-то дружбой и тоскою.

И самому мне тяжело!

И я стареть уж начинаю!

Я прожил весну и тепло,

И сердце на зиму склоняю!

Но что грустить? Весна придет

Вновь зиму сплачем мы, аллея!

Вновь радость в сердце оживет,

Вновь зашумишь ты, зеленея.

1830-1835

НА СМЕРТЬ ПОЭТА

(По перечтении "Е<����вгения> 0<����негина>")

Зачем душа тоски полна,

Зачем опять грустить готова,

Какое облако волна

Печально отразила снова?

Мечтаний тяжких грустный рой

Поэта глас в душе поэта

Воззвал из дремоты немой.

Поэт погиб уже для света,

Но песнь его еще звучит,

Но лира громкими струнами

Звенит, еще с тех пор звенит,

Как вдохновенными перстами

Он всколебал их перед нами.

И трепет их в цепи времен

Дойдет до позднего потомства,

Ему напомнит скорбно он,

Как пал поэт от вероломства

И будет страшный приговор

Неумолим. Врагов поэта

В могилах праведный укор

Отыщет в будущие лета,

И кости этих мертвецов,

Уж подточенные червями,

Вздрогнут на дне своих гробов

И под согнившими крестами

Истлеют, прокляты веками.

Но что ж! но что ж! поэта нет!

Его ж убийца - он на воле,

Красив и горд, во цвете лет,

Гуляет весел в сладкой доле.

И весь, весь этот черный хор

Клеветников большого света,

В себе носивший заговор

Против спокойствия поэта,

Все живы, все - а мести нет.

И с разъяренными очами

Им не гналась она вослед,

Неся укор за их стопами,

Не вгрызлась в совесть их зубами...

А тот, чья дерзкая рука,

Полмир цепями обвивая,