Давид Самойлов - Стихотворения

Природа плетёт без развязки

Один бесконечный сюжет.

Но надо включить его в раму,

И это искусства залог,

Когда бесконечную драму

Врубают в один эпилог.

1971

Как тебе живётся, королева Анна,

В той земле, во Франции чужой?

Неужели от родного стана

Отлепилась ты душой?

Как живётся, Анна Ярославна,

В тёплых странах?

А у нас — зима.

В Киеве у нас настолько славно,

Храмы убраны и терема!

Там у вас загадочные дуют

Ветры

с моря-океана вдоль земли.

И за что там герцоги воюют?

И о чём пекутся короли?

Каково тебе в продутых залах,

Где хозяин редок, словно гость,

Где собаки у младенцев малых

Отбирают турью кость?

Там мечи, и панцири, и шкуры:

Войны и охоты — всё одно.

Там под вечер хлещут трубадуры

Авиньонское вино…

Ты полночи мечешься в постели,

Просыпаясь со слезой…

Хорошо ли быть на самом деле

Королевой Франции чужой?

Храмы там суровы и стрельчаты,

В них святые — каменная рать.

Своевольны лысые прелаты.

А до бога не достать!

Хорошо почувствовать на ощупь,

Как тепла медовая свеча!..

Девушки в Днепре бельё полощут

И кричат по-русски,

хохоча.

Здесь, за тыщей рек, лесов, распутиц,

Хорошо, просторно на дворе…

Девушки, как стаи белых утиц,

Скатерти полощут во Днепре.

1972

Он.Любимая, не говори.

Что надо нам прощаться!

Пускай до утренней зари

Продлится наше счастье!..

Она.Драгун! Драгун! Ведь завтра бой,

Нам суждены печали.

Не на разлуку ль нас с тобой

Сегодня обвенчали?..

Он.Любимая! Не говори.

Что надо нам прощаться!

Но пусть до утренней зари

Продлится это счастье!..

И грянул бой. И обречён

Был город. Град чугунный

Низвергся. Рядом с трубачом

Упал воитель юный.

Его латали лекаря.

И он узнал от друга,

Что слух идёт: мол, у царя

Живёт его супруга.

Там купола, как янтари

Над старою Москвою…

Он.Любимая! Не говори!

Вот я перед тобою…

Она.Зачем здесь этот инвалид,

Игрушка чьих-то козней!

Беги! Не то тебя велит

Убить супруг мой грозный!

Он.Любимая! Не говори!

Как разошлись дороги!..

Спокойно властвуй и цари!..

И он упал ей в ноги.

Она.Деньгу солдату! Пусть он пьёт!

Не знает сам, что мелет!

Гляди, коли Великий Пётр

Словам твоим поверит!..

Он.Любимая! Не говори!

Уже настало утро!

И поскорей умри, умри.

Та ночь Мариенбурга!

Она.Да, поскорей умри, та ночь!

Умри, то утро боя!

Солдат, ступай отсюда прочь, —

Я не была с тобою.

Ступай, ступай, хромой драгун,

И обо мне — ни звука!

Забудь про то, что ты был юн,

Про свадьбу в доме Глюка.

И пей хоть день, хоть два, хоть три —

Хоть до скончанья света!..

Он.Любимая! Не говори!

Не говори про это!..

1973

В третьем тысячелетье

Автор повести

О позднем Предхиросимье

Позволит себе для спрессовки сюжета

Небольшие сдвиги во времени —

Лет на сто или на двести.

В его повести

Пушкин

Поедет во дворец

В серебристом автомобиле

С крепостным шофёром Савельичем.

За креслом Петра Великого

Будет стоять седой арап Ганнибал —

Негатив постаревшего Пушкина.

Царь в лиловом кафтане

С брызнувшим из рукава

Голландским кружевом

Примет поэта, чтобы дать направление

Образу бунтовщика Пугачёва.

Он предложит Пушкину виски с содовой,

И тот не откажется,

Несмотря на покашливание

Старого эфиопа.

— Что же ты, мин херц? —

Скажет царь,

Пяля рыжий зрачок

И подёргивая левой щекой.

— Вот моё последнее творение,

Государь. —

И Пушкин протянет Петру

Стихи, начинающиеся словами

«На берегу пустынных волн…».

Скажет царь,

Пробежав начало:

— Пишешь недурно,

Ведёшь себя дурно.

И, снова прицелив в поэта рыжий зрачок,

Добавит: — Ужо тебе!..

Он отпустит Пушкина жестом,

И тот, курчавясь, выскочит из кабинета

И легко пролетит

По паркетам смежного зала,

Чуть кивнувши Дантесу,

Дежурному офицеру.

— Шаркуны, ваше величество, —

Гортанно произнесёт эфиоп

Вслед белокурому внуку

И вдруг улыбнётся,

Показывая крепкие зубы

Цвета слоновой кости.

Читатели третьего тысячелетия

Откроют повесть

С тем же отрешённым вниманием,

С каким мы

Рассматриваем евангельские сюжеты

Мастеров Возрождения,

Где за плечами гладковолосых мадонн

В итальянских окнах

Открываются тосканские рощи,

А святой Иосиф

Придерживает стареющей рукой

Вечереющие складки флорентинского плаща.

1973

Кончался август.

Примолкнул лес.

Стозвездный Аргус

Глядел с небес.

А на рассвете

В пустых полях

Усатый ветер

Гулял, как лях.

Ещё чуть светел

Вдали рассвет…

Гуляет ветер,

Гуляет Фет.

Среди владений

И по лесам

Последний гений

Гуляет сам.

Не близок полдень,

Далёк закат.

А он свободен

От всех плеяд…

1973

Поводырь ведёт слепого,

Любопытного такого.

— Что там, что там, поводырь?

— Это город Алатырь.

— Почему ж не слышен город?

— В этом городе был голод.

А потом повальный мор.

Целый город перемёр.

Идут лесом и болотом.

А незрячий: — Что там, что там?

Надоел поводырю.

— Что молчишь, горбатый?

— Зрю.

— Что там?

— Девка молодая.

— Каковая?

— Таковая:

Губошлеписта, толста.

— Сколько лет-то ей?

— С полста.

— Ах ты, зрячий, сын собачий!..

Что там, что там пахнет клячей?

— Ехал с ярмарки цыган.

Дурака с собой тягал.

Под ракитой опростался,

А дурак со мной остался…

Так бредут слепой с горбатым.

За леса свалился день.

И под месяцем рогатым:

— Что там, что там? — Вор? Пень?

1973

…И тогда узнаешь вдруг,

Как звучит родное слово.

Ведь оно не смысл и звук,

А уток пережитого,

Колыбельная основа

Наших радостей и мук.

1973

Мария была курчава.

Толстые губы припухли.

Она дитя качала,

Помешивая угли.

Потрескавшейся, смуглой

Рукой в ночное время

Помешивала угли.

Так было в Вифлееме.

Шли пастухи от стада,

Между собой говорили:

— Зайти, узнать бы надо,

Что там в доме Марии?