Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Я ненависть свою не удержу в душе -
И вырвется она, и будет жить открыто
В зловещих красках язв, в коросте и парше,
В вонючести одежд, в ухватках содомита.

Хочу не чувствовать, навек закрыть уста,
Представить, что распад уже покончил с нами -
И стала вновь земля безвидна и пуста,
И только Божий дух витает над волнами.

Бывает все в безумном этом мире,
Но все ж такие случаи нечасты:
В заброшенном общественном сортире
Однажды передрались педерасты.

Обычною анальною проделкой
Они развлечься там договорились,
Но стал один вдруг притворяться целкой, -
Другие двое сразу разъярились.

Ведь он же сам их перед этим лапал,
Когда они с ним бормотуху пили!
Они упрямца повалили на пол
И кирпичами голову разбили.

И брызнула рябиновая россыпь
На дюны снега у щелястой двери,
И захрипела человечья особь,
В свою кончину близкую не веря.

И вот пока, в знак смертного исхода,
По телу содрогания катились, -
В гидроцилиндре заднего прохода,
В фекальной смазке фаллосы трудились.

Взгляните на разительность контраста,
Как возвышает веянье могилы:
Вошли в сортир три жалких педераста,
А вышли два ужасных некрофила.

И шла за ними, спотыкаясь слепо,
Пьянчужка-баба в снежной круговерти,
Как жизнь, грязна, уныла и нелепа, -
Но это было лишь обличье смерти.

Достаточно нас поводили вы за нос,
Чтоб нынче увидели мы просветленно,
Как розовых губ сокращается анус,
Как лезут оттуда кишки саксофона,

Как пальцы их тщательно перебирают, -
Отсюда рождаются сладкие звуки,
Внимая которым, глупцы замирают,
Подобно измученной течкою суке.

Как жабы, гитарщики плющатся в корчах,
Гитары свои мастурбируя зверски,
И шепчет сознание, как заговорщик:
Они несказанно, немыслимо мерзки.

Теперь нас уже не надуть музыкантам -
Нам так же противен весь строй музыкальный,
Как нужник, пропитанный дезодорантом,
Как благовоспитанность шлюхи вокзальной.

Пусть есть в барабанщике нечто паучье -
Себе мы противны на самом-то деле,
Сосали, как матку, мы эти созвучья,
А более знать ничего не хотели.

Не нам ли и трудным, и нудным казалось
Всё то, что за рамки бездумья выходит?
Так пусть микрофон, как магический фаллос,
Солиста глаза к переносице сводит.

Мы тупо глядим на нелепые танцы,
И как-то невмочь ни кричать, ни буянить:
Насколько мы сызмальства были поганцы,
Настолько и дали себя опоганить.

Табачный дым слоится, изгибаясь,
На кудри мне ложится, как венец;
Сижу я перед вами, улыбаясь
Страдальчески-цинично, как мертвец.

Вы торопливо говорите что-то,
Скрывая нежелание помочь.
Бог вам судья, оставим эти счеты,
Ведь я же умер накануне в ночь.

Я разговор с усмешкой заминаю
И забываю сразу же о вас,
И смертный час упорно вспоминаю, -
Хоть как сейчас я помню этот час.

Предметы все без голоса ревели,
Незримая их колотила дрожь,
Как лошадь, вдруг почуявшую зверя,
Или свинью, почуявшую нож.

И не за что мне было уцепиться, -
Лишь сам себя ловил я на лету, -
Когда вдруг сердце прекращало биться,
Взамен себя оставив пустоту.

И если я рассеянным бываю,
Забывчивым, - хотел бы я суметь
Забыть о том, что я не забываю
Забвения не знающую смерть.

Цепочки слов, цепочки мыслей странных
Всё нижет, нижет смерть в моем мозгу,
И вас насквозь я вижу, как стеклянных, -
И удержать улыбки не могу.

Повидло выглядело подло,
Угодливо лоснясь на блюдце;
Конфеток маленькие седла
Мечтали пышно развернуться,

Внезапно в пальцах осторожных
Гремящей кровлей представая,
А рты паслись вокруг пирожных,
Как рыбы, снизу подплывая.

Ныряя, двигались заедки,
И этим же неровным кругом,
Как медленные вагонетки,
Тянулись чашки друг за другом.

И завораживались взгляды
Картиною необычайной:
Чаинки, как дельфинье стадо,
Кружат в бездонной толще чайной.

И реплики слонялись праздно,
Сродни не разуму, а зренью,
Но излучало безучастно
Свой блеск магический варенье.

Нематерьяльная, немая
Мой разум всасывала толща,
И что б вам было, не мешая,
Еще минутку выждать молча!

Опять, внимая ошалело
Высказываниям глупейшим,
Я позабыл, как делать дело
И что рассматривать в дальнейшем.

Не задавали б вы вопросов -
И я б не потерял наитья,
Как живописец и философ,
Проникнув в сущность чаепитья.

В дверях качнувшись тяжело,
Плечом в косяк врезаюсь я.
<���Опять надрызгался, мурло?> -
Воскликнет скорбная семья.

Но я презрительно молчу,
Ища в квартире водопой,
И, как в балете, волочу
Ступни немного за собой.

Вы так браните жизнь мою,
Что слышно даже во дворе,
Но перед вами я стою,
Качаясь, как вода в ведре.

Я в свой скрываюсь уголок
И раздеваюсь там, ворча,
Порой заваливаясь вбок
И суетливо топоча.

В испуге закричит тахта -
Но я в тот миг уже усну
И из раскрывшегося рта
Пущу блестящую слюну.

Не докучай же мне, семья,
Своей бессмысленной борьбой:
За чаркой примиряюсь я
И с миром, и с самим собой.

Зайдем с товарищем в подъезд
И чувствуем, покуда пьем,
Что мир - не худшее из мест
И мы немало значим в нем.

Притаюсь под угрюмой стеной,
Поукромней найдя уголок,
Беспокойно следя за толпой,
За мельканьем бесчисленных ног.

Я в комочек ничтожный сожмусь,
Незаметным попробую стать,
Я ведь так проходящих боюсь,
Что и взгляда не в силах поднять.

Проходящих беззвучно молю
Поспешать, на меня не смотреть;
Невниманье, забвенье стерплю,
Но вниманье их страшно терпеть.

Несказанная давит тоска,
Лишь увижу, мертвея душой,
Что, качаясь на пятку с носка,
Встали вы, поравнявшись со мной.

На смешное мое добрецо
Вы помочитесь, стоя кругом,
Или просто, подумав, в лицо
С маху врежете мне сапогом.

И я плачу, неслышно почти,
Заточен в безысходном кругу:
Не могу по дороге пойти
И уйти от нее не могу.