Елена Степанян - Сборник стихов

А ему в милицию брести —
Отмечаться, что еще не умер,
Что не утопился по пути
Ссыльный из Москвы, такой-то нумер.

Вот, намаявшись, он, наконец, уснул,
В шапке-в валенках,
на нищенский обычай.
И ему приснился царь Саул,
Изумленный собственным величьем.

Он среди Израиля стоит,
На главу всего народа выше,
И звезда во лбу его горит,
И крыла незримые колышет
Тихий ветр.
Но прилетал иной,
Порожденный чернотой межзвездной,
И не стало крыльев за спиной,
И звезда-моя звезда! —
ты пала в бездну.

Паула Беккер – как заря,
Что на вершинах Альп играет!
Но если Аьпы этого не знают,
Выходит – солнце их ласкает зря.

И если нет любви
Меж небом и землей,
Так значит – нет нигде!
Готовьтесь – быть беде.
Паула Беккер смерть
Любви предпочитает.

О красота ее застывших рук,
Другую красоту рождавших прежде!
О гипсовые вежды!
А взор отныне обращен туда,
Где о любви и память неуместна,
Где убегает от звезды звезда,
И где на звуки наших лучших песен
Никто не хочет отозваться,
И Эвридика хочет там остаться.

Но ты же сам решил, поэт,
Что лица Ангелов бесстрастны,
Когда под ними звезды гаснут,
И гаснут красные огни
В твоей крови.
Меняя цвет,
Она с подземного рекою
О чем-то шепчется.
Под эти звуки
Невыносимые стихают муки.
– —
На небо нет путей,
Ведет дорога вниз,
И ты по ней уходишь без возврата,
Поэт.
А я тебе, кричу:
– Вернись!
Мы были братьями когда-то...
– —

Нас каббалисты учат, что земля —
Есть область чувств, а чувства —
форма боли.
И избежать ее никак нельзя
Нам, грешникам, а уж святым —
тем боле.

Написано издревле на роду,
Что будешь ты изранена-избита —
И в темноте, по вздыбленному льду
Свой путь земной проходит Суламита.

Но тайна тайн горит в ее очах,
И плавит лед, и темноту пронзает.
Безумная мечта – сильней, чем страх,
А сердце знает то, что разум
не вмещает,

И верует, как веровало встарь,
Что невозможное должно свершиться.
Ты помнишь? – Мать с отцом хотели
сжечь Фамарь,
Но Бог простер крыла над голубицей!
С небес отверстых, в озаренной мгле
Твое, Твое лицо сияло, Боже,
И тот, пред кем она рыдала на земле,
Казался на Тебя похожим.

Мне сон приснился,
Даже так, не сон —
Дремотное видение под утро.
Какой-то вход в московское метро
Со стороны альпийского курорта.

Привычная картина:
В два ряда
Стоят усталые старухи
И несколько небритых мужиков.
А перед ними
На ящиках картонных,
Или просто на земле,
А у иных в протянутых ладонях —
Товар нехитрый:
Вобла, банки с пивом
И сигареты целых трех сортов.

Темнеет,
Но народ идет вовсю,
И фонари горят вдоль всей дороги,
Она другим концом уходит прямо в лес —
Его смолистый животворный запах
Меня во сне пьянит и удивляет.
А ближе к лесу,
На брезгливом расстоянье
От тех, что с воблою и с пивом,
Сидит на кочке Томас Манн,
Перед которым
На чистом носовом платке
Лежит его душа.
И точно так же,
Как прочие торгующие,
Он
Смиренно ждет,
Что кто-нибудь из проходящих
Ее купить захочет.

Но надежды – никакой.
И вообще идет торговля плохо —
То ли место здесь такое? —
Впрочем, воблу с пивом,
Хотя и неохотно, но берут.

Вот так он и сидит.

А я вишу
В кирпичной комнатке над утренней
Москвою
И не могу проснуться – оттого ли,
Что мне понравилось в лесу?
Или меня смущает
Картина эта странная?
Она смутит кого угодно —
Старик застылый,
А у ног его
Младенец мертвый.
Но ведь всем известно,
Что умереть совсем душа не может!
Так почему же так упорно он
Избавиться желает от нее,
Готов за так отдать кому угодно?

И сквозь сон,
Сквозь ветви
Я начинаю понимать,
Как он
Сюда попал,
Что с ним на самом деле
Произошло —

С ним дьявол отшутил
Такую злую шутку, до которой
Додуматься один лишь дьявол мог.

А дело было так:
Он душу продал.
И купчую скрепили,
И сполна
Он всё, что причиталось, получил,
А дьявол брать ее не захотел —
Что хочешь, то и делай.
Ужас просто.

Так что ж он, вечно будет так сидеть?
А мне что делать?
Я хочу проснуться!
Не нужен мне альпийский этот воздух.

И просыпаюсь...
...Люди друг про друга
Умеют забывать,
И это страшный грех.
Не просто грех,
А дьявольские чары,
Проникшие в сознанье,
Чтобы к смерти
Вернее приучить.
Забвение – осуществленье смерти.

И то, что при таком раскладе
называют жизнью —
Только увертюра
К той смерти:
Сумма подлежащего забвенью.
Такая жизнь
Альтернативой смерти быть не может.
Они друг друга стоят.
Хорошо бы их обеих
На кое-что получше обменять!

Ты видишь, Томас Манн,
Ведь все, кто клялся
Тебе в любви,
Кто в прибылях участвовал твоих,
Не помнят о тебе.
Они свои убытки
Теперь считают —
Но куда же всё девалось? —
И ты не помнишь, мертвый, ни о ком.

Но один раз в жизни,
Было дело,
Ты вспомнил ненароком обо мне
И получил неслыханный процент.

Уж такова моя натура —
Тому, кто обо мне однажды вспомнил,
Я трижды и четырежды воздам.

...Разве жажда моя утолится
Этой малою каплей росы?

Но она всё равно проступает
Сквозь кровавый атлас лепестка...
И невидимая рука
Эту старую повесть листает.

О, какие ничтожные страсти!
Кавалер в потаскушку влюбился
Так, что просто рассудка лишился.
Да возможно ли это рассудком назвать?
Всё-то их представленье о счастье —
Пожирнее поесть, да попить, да поспать.

Жизнь во тьме.
Только сполохи ада
В пляске факелов,
В треске свечей над игорным столом.
А душа, словно бабочка, рада —
Наплясаться в ночи вкруг огня,
Надышаться дурманного чада —
И навеки во мрак.
И не надо ей лучшей награды.

Только, силы небесные,
Что же такое творится!
Кавалер,
Этот карточный шулер,
Бездельник и мот,
Без оглядки на каторгу
Вслед за беспутной девицей
Через весь океан
На разбитой галере плывет.

Да откуда взялась в тебе сила такая?
(Но ведь черным по белому,
Это ж не зренья обман!)
Кавалер де Грие!
Ты у нас не герой, не святой,
Не Катрин Трубецкая!
Каково ж тебе плыть
Через весь океан!