Дмитрий Щедровицкий - Из восьми книг

Метель осыпает несчетной казной
Базар приутихший. И сразу повеяло
Той площадью людной, с толпой ледяной,
Где головы рубят за веру, —
Жестокой, глухой, корневой стариной,
Где смерть, словно ветер, проглотишь,
Где жизни крылатой, где жизни иной
Завистливый зреет зародыш.
И кто же раскусит столетья спустя,
Что казни подобны аккордам,
И баховской мессы бессмертный костяк
Окреп в этом воздухе твердом?...

Я в город вхожу.
Я в предсмертные, в первые крики,
Дрожа, окунаюсь. В густом многолюдье окон,
На лестничных клетках – и клетках грудных, где великий
Вращатель созвездий пирует веков испокон.

Я в город спускаюсь. Реки разноцветные блики
Меня леденят. И в воде вразумляющей той
Меж вечных домов словно ветер проносится дикий —
Бездомные судьбы с цыганской своей пестротой.

Я строю дыханье – я вникнуть едва успеваю
В прохожего речь, и обрывком величья она
Доносится следом. Я каждым отдельно бываю.
Заслуги деревьев на мне – и умерших вина.

А возрастов смена – тиха, как звоночек трамвая,
А старость колдует, к секундам сводя времена,
И Лестница Иакова, Млеющий путь задевая,
В бушующий город безвыходно вкоренена.

Война разразилась – и снова сменяется пеньем,
А зори над жизнью мелькают, подобно ножу,
И души идут в темноте по гранитным ступеням...
Я в город спускаюсь. – Я к небу в слезах восхожу.

...Сознанье угасает. Напоследок
Я говорю: блажен, кто насладится
Земной печалью более меня.
Кто площади, базары городские
Страстней, чем я, прижмет к своей груди.
Кто с отроками не прервет беседу,
Окликнутый завистником. Кто локон
Упругий, юношеский, золотой
Не выпустит из рук под взглядом Мойры.
Кто Гению, живущему в предсердье,
Осмелится не рабствуя внимать.

Сознанье угасает. Что же вы
Столпились, не скрывая слез и жалоб,
У в забытьи поющего огня?
В последний раз погреться?
Но к чему
Мне ваши сожаленья?
Вы живете
Постольку лишь, поскольку мыслю я.
Сполохи мысли пир свой завершают.
В них догорают города, событья,
Любимых лица, недругов слова...

Асклепию, друзья, сегодня в жертву
Зарежем петуха – за исцеленье
Души – от тела, мыслей – от надежд!..

Сознанье угасает. Горечь Стикса
Нахлынула, смешавшись с вашим плачем... —
И вас как не бывало!.. Да и с кем
Прощался я? В какой собрался путь
В столь поздний час? К какой олимпиаде
Мой приурочен срок? Какой народ
Дал речь взаймы бездомному сознанью?
Была она певуча, иль груба?...

...А звезды все растут, немыслимо красивы
И прежде, помню, я в какие-то прорывы
Их видел, и была картина не такой...
Но я от прежних мест, как видно, далеко.

И не вини, и не вмени, Ты понимаешь? —
Целый город, В цветенье свадеб, именин,
И каждой осенью – расколот
На боль и цвель отдельных лиц
И листьев. – Судьбы разобьются...
Откуда только вы взялись,
Завистники и правдолюбцы,
Какой составили букет
Из листьев желтых и лиловых,
Средь гордых дам в нарядах новых
Кто плачет, догола раздет?
Ах, это плачет ваша жизнь,
В ров общий брошена нагая: Над ямой мостик. —
Не держись, Уже перила пахнут гарью.
Сжигают трупы. Души жгут.
Стеклом венецианским судьбы
Царей еще блестят минут
Пятнадцать. – Воздуха глотнуть бы
Глоток!.. Но – только черный дым...
И если мы явились после, – Не верь.
То призрак. Мы летим
Без опозданья к ночи в гости.
Не осуди. И не вмени
Безумных слов, решений быстрых.
Мы – гарь. Мы не были людьми
С тех пор. Участьем – не томи.
Не обвиняй в бездушье – призрак!..

...Хозяйка скоро сгонит. Говорит —
Мы ей не платим. Кто-то черноусый
В покои наши въехать норовит.
Он больше нас ей, видимо, по вкусу.
Причина, верно, в этом. Да и сроду
Ей не платил никто. Скажи – за что?
За то, что потолок – как решето?
Что по ночам хозяйка греет воду
И всех нас будит? Жалуется – мало
Ей, видишь, денег... Если б кто платил —
Она б, небось, ночами не стирала.
Ты, правда с ней ни разу не шутил,
Да и вообще – мы держимся с ней хмуро,
Но это я исправить не берусь:
Мне если что не нравится – фигура,
Иль смех претит, – у каждого свой вкус, —
Я не могу, как хочешь... Притворяться
И комплименты дамам расточать
Из выгоды!.. Что ж – смена декораций!
Придется, друг мой, заново начать.
Ну, что? Да ты, как вижу, нарядился —
Манишка, галстук, клетчатый жилет...
Сказать по правде, я ведь здесь родился,
И прожил, худо-бедно, столько лет...
Куда же мы пойдем? Кого мы встретим?
Кто приютит в осенний холод нас?
А впрочем, я смущен вопросом этим
Напрасно. Поглядим. Всему свой час.
Пойдем себе, на дудочках играя,
Вдоль тракта, и забудем путь назад.
Пусть рай не ждет, – не заслужили рая, —
Найдется угол. Я не верю в ад.
Хозяйка нас проводит. Обернемся —
И ну махать! А скроется из глаз —
Как думаешь: всплакнем? Иль улыбнемся?
Ведь как-никак, а Жизнью звалась...

– Ты знаешь, сумасшедших было много.
Но был один настолько воспален
Идеей, будто он – Наполеон,
Что убедил весь мир.
В него, как в бога,
Поверили. И он завоевал Европу.
Но в России вдруг очнулся —
И усомнился...
Тотчас покачнулся —
И полетел в зияющий провал.
Но падая – поверил, что живет
На свете. И настало избавленье:
Он оказался на Святой Елене
И там включился в звездный хоровод...
...Ты ни признаний, ни имен, ни воплей
На нем не режь.
Пусть царствует оно,
Ветвями в небеса вкоренено.
А если в землю, – высохнет, как вобла.

Гул солнечный.
Движется воздух,
И жарко двоятся стволы.
Высокий и стройный подросток,
Чьи мысли, как небо, светлы,

Внезапному замыслу детства
Не вызреть и не зачерстветь...
Прорыв возрастных соответствий,
И смерти, и времени. Свет —

И в нем стихотворные строки
Впервые подобны лучам.
Высокий и хрупкий. Высокий,
И небо течет по плечам.

Безумная жизнь пронесется,
Притянет воздушная высь —
И скажешь, сгорая: от солнца,
От солнца стихи родились!
От близости неба. От жара
Страстей, пробужденных в крови
Сверканьем влюбленного шара. —
Он падает... Падай! Лови!..

Прохожу – роняю сигарету.
Наклоняюсь – озеро у ног...
Я в парижском переулке где-то...
Я в горах. – Бегу к дверям: звонок!