Вольтер - Орлеанская девственница

Спасительница Франции, увы,
Как ни храбры, как ни прекрасны вы,
Но такова уж женская натура:
Сильней Шандосова мускулатура,
Устойчивее ноги, крепче кость.
Он вскакивает, источая злость.
Иоанна тоже хочет встать во гневе,
Но помешал ей глупый взбрык осла,
И на лопатки, как и должно деве,
Иоанна побежденная легла.

Шандос решает, что в ужасной схватке
Им Дюнуа положен на лопатки
Иль там король. Спешит узнать Шандос,
Кому он поражение нанес.
Снимает шлем и видит смоль волос,
Глаза прекрасные. Снимает латы
И видит, изумлением объятый:
Пред ним две груди, прелестью равны,
Разделены, округлы и нежны,
На них цветут два алые бутона,
Как розы две у тихого затона.
Предание гласит, что в этот час
Шандос творца прославил в первый раз:
«Она моя, надменная Иоанна,
Опора Франции досталась мне!
Клянусь святым Георгием, желанна
Мне Девственница гордая вдвойне.
Пускай святой Денис меня осудит:
Марс и Амур – моя защита будет».
Оруженосец вторил: «Да, милорд,
Упрочьте судьбы английского трона.
Отец Лурди в уверенности тверд,
Что Франция не понесет урона,
Пока верней, чем Лациума щит,
Вот эта девственность ее хранит,
Сулящая отчизне нашей беды.
Берите с бою этот стяг победы».
«Да, – отвечал британец, – их оплот
Теперь становится моим уделом».

Иоанна бедная, дрожа всем телом,
Обеты всевозможные дает
Денису, лишена защиты лучшей.
Герой прекрасный, Дюнуа могучий
Вздыхает. Что поделать может он,
Раз поединка свято чтут закон
Все нации? Какой ужасный случай!
Копыта врозь, с поникшей головой
И уши опустив, с Иоанной рядом
Лежит осел; с глубокою тоской
Следит он за Шандосом смутным взглядом,
Давно питая в сердце тайный пыл
К прекрасной девственнице, полной сил, —
Строй нежных чувств, которые едва ли
Ослы простые на земле знавали.

Доминиканец тоже стал дрожать:
Его пугает злой британский воин.
Он, главное, за Карла неспокоен:
Вдруг, чтобы честь отчизны поддержать
И дерзкому не дать над ней глумиться,
Король с Агнесою соединится,
И в те же воды повернут свой руль
С прекрасной Доротеей Ла Тримуйль?
Он стал под дубом, с горьким сокрушеньем,
И предался печальным размышленьям
Над действием и над происхожденьем
Приятного греха, чье имя блуд.

Почтенный брат, уединившись тут,
Был осенен таинственным виденьем,
Похожим на пророческие сны
Иакова, проныры в рукавицах,
Нажившего кой-что на чечевицах,
Как делают Израиля сыны.
Старик Иаков увидал когда-то
В вечерний час на берегу Евфрата
Баранов, лезших на хребты овец,
Которые встречали их покорно.
В том, что увидел наш святой отец,
Таились мудрости не меньшей зерна.
Он видел рыцарства грядущий цвет,
Он наблюдал, как баловни побед
С роскошными красавицами рядом
Их пожирали сладострастным взглядом,
И каждого их них (о, козни зла!)
Любовь неудержимая влекла.
Так в дни весны, когда, с небес слетая,
Зефир и Флора дарят жизнь цветам,
Разноголосая пернатых стая
Любовью тешится по всем кустам;
Целуются стрекозы здесь и там,
А львы бегут с рыканьем исступленным
К своим подругам, страстью истомленным.

Он зрит того, чья слава, как лучи, —
Франциска Первого, бойца. И что же?
С прекрасной Анной тот забыл на ложе
Утраченные в Павии мечи.
Уводят Карла Пятого от лавров
Дочь Фландрии и дочь неверных мавров.
Цвет королей! Один на склоне дней
Схватил подагру, а другой – скверней.
Вокруг Дианы резво вьются смехи,
Когда Амур, для сладостной потехи,
Ее любовной радует игрой
С тобою, Генрих, именем Второй.
Клорису для пажа позабывает
Девятый Карл, преемник твой пустой,
Небеспокоясь, что Париж пылает.
Блеск незакатной славы окружает
Тебя, о Борджа, Александр Шестой!
Ты явлен взору в образах без счета:
Здесь – без тиары, как супруг простой,
С Веноццой делишь радости Эрота,
Немного ниже – с дочерью своей
Лукрецией, признанье шепчешь ей.
О Лев Десятый, славный Павел Третий!
Все короли в любви пред вами дети;
И все же вы уступите ему,
Великому беарнцу моему;
Не столько доблесть в брани и в совете
И громкое над Лигой торжество,
Как Габриель, прославили его.
А дальше – век счастливого владыки,
Век пышных празднеств. О, не чудеса ль
Твой дивный двор, Людовик наш Великий,
Амуром выстроенный твой Версаль,
Где были призваны служить любови
Все грации, где каждый был влюблен;
Цветочным ложем стал твой славный трон,
И бог войны напрасно жаждал крови;
Амур, ты приводил их к королю,
Нетерпеливо шепчущих: «Люблю», —
Соперниц – знаменитую доныне
Племянницу лукавца Мазарини,
Горячую, как солнце, Монтеспан
И Лавальер. Всем час блаженства дан.
Одна вкушает страстное мгновенье,
Другая ожидает наслажденья.

О времена Регентства, дни утех,
Когда никто уже не ищет славы,
А только наслажденья и забавы,
Позабывая, что такое грех,
Когда беспечного безумья смех
Доносится и в сельские дубравы!
Из своего роскошного дворца
Регент примером зажигал сердца,
И в Люксембурге Дафна молодая,
Влюбленному призыву отвечая,
Звездой двора веселого цвела;
Ее вели к постели, обнимая,
Амуры с Бахусом из-за стола.
Но я смолкаю; нынешние лета
Не смею я в стихах живописать.
Опасность не хочу я накликать;
Дни современные – ковчег завета:
И кто его посмеет тронуть, тот,
Сраженный небом, замертво падет.
Я замолчу. Но если б только смел я,
То вас бы, о красавица, воспел я,
Вас, поклоненья моего предмет,
Любви, красы и благородства цвет,
И положил бы в беспредельной вере
У ваших ног дань сердца, как Венере.
О, если бы Амур и девять муз
Мне помогли, воспел бы я союз
Любви и славы, но, увы, словами
Восторга мне не выразить пред вами.

А погрузившийся в святой экстаз
Аббат, конечно, зрел тогда и вас.
Он взором жадным, но, как прежде, скромным,
Светлейшее из зрелищ созерцал,
Как двое несравненных, с видом томным,
Пьют до конца запретных нег бокал.
«Увы, коль все великие на свете
Ведут попарно поединки эти, —
Воскликнул он, – то разъяренный бритт,
Который перед Девою стоит,
Свершает промысла закон, не боле.
Так подчинимся же господней воле,
Аминь, аминь», – он прошептал, и вот
Благоговейно продолженья ждет.

Но нет, Денис, за Францию предстатель,
Не мог позволить, чтобы Жан Шандос
Иоанне роковой удар нанес.
Вы знаете, конечно, друг читатель,
Что будет, если завязать тесьму.
То средство страшное и колдовское;
Святой не должен прибегать к нему,
Когда он может приискать другое.
Огонь Шандоса превратился в лед.
Он, ничего не сделав, устает;
Бессилием внезапным утомленный,
На берегу желанья он поблек,
Как увядает в засуху цветок,
С согнутым стеблем, с головой склоненной,
Мечтающий с напрасною тоской
О животворной влаге, насмерть ранен.
Так усмирен был гордый англичанин
Дениса чудотворною рукой.