Вольтер - Орлеанская девственница_Магомет_Философские повести

Перевод с французского

Редактор перевода Э. Линецкая

В 1785 году правительство Франции, крайне нуждаясь в деньгах, обратилось за помощью к церкви. Министр финансов Калон просил в качестве безвозмездного дара двадцать миллионов ливров. Епископы согласились дать восемнадцать, но с непременным условием: власти должны запретить издание полного собрания сочинений Вольтера, которое предпринимал в это время Бомарше. Такое решение правительства состоялось, и на стенах парижских домов, а на дверях дома Бомарше даже в двух экземплярах, был расклеен текст постановления Государственного совета от 3 июня 1785 года.

Чуть позднее в России генерал-прокурор Самойлов конфисковал в Тамбове собрание «вредных и наполненных развращением» сочинений французского автора, которые печатал в своем имении помещик Рахманинов на собственные средства и в собственном переводе на русский язык. Но образованная публика в России знакомилась с Вольтером по рукописным спискам. В 1793 году митрополит Евгений сокрушенно сообщал: «Любезное наше отечество доныне предохранялось еще от самой вреднейшей части Вольтерова яда, и мы в скромной нашей литературе не видим еще самых возмутительных и нечестивейших Вольтеровых книг; но, может быть, от сего предохранены только книжные лавки, между тем как сокровенными путями повсюду разливается вся его зараза, ибо письменный Вольтер становится у нас известен столь же, как и печатный».

В 1812 году французский офицер Анри Бейль (мы его знаем ныне как писателя Стендаля) находил повсюду в дворянских особняках Москвы сочинения своего соотечественника. Покидая вместе с армией Наполеона пылающий город, он прихватил с собой один томик, но, устыдившись, выронил его в снег.

Поколение Стендаля, очарованное романтизмом Шатобриана и Байрона, несколько охладело к насмешливому скептицизму Вольтера. Его заслонила скорбная фигура Жан-Жака Руссо. Но Вольтера читали. Романтически настроенная аристократка, мечтающая о готических башнях средневековья, Матильда де ля Моль («Красное и черное») украдкой берет из библиотеки отца томик Вольтера. Стендаль не случайно ввел эту историческую деталь в свой роман: в период Реставрации Вольтера издавали во Франции больше чем когда-либо (за годы 1817–1824 — двенадцать изданий, 1 598 000 экземпляров).

Последнее легко понять, если представить себе тогдашнюю духовную жизнь Франции. Возрождение средневековой религиозности в самых ее примитивных формах стало идеологической программой вернувшихся из эмиграции Бурбонов. Появились всевозможные мистические и религиозные сообщества. В дворянских гостиных вошли в моду спиритические сеансы. Особенно отличался в этом отношении салон проживавшей в Париже русской аристократки госпожи Свечиной, приятельницы Александра I, тоже впавшего к тому времени в мистицизм.

В оппозиционных кругах, наоборот, повысился интерес к Вольтеру. Его отрезвляющая ирония снова, как перед революцией 1789–1793 годов, понадобилась прогрессивным силам общества и сыграла немалую роль в идейной подготовке теперь уже революции 1830 года, окончательно изгнавшей Бурбонов.

Однако век Вольтера — это XVIII век. Тогда он безраздельно властвовал над умами. Вокруг него возникали страсти. Его обожали или ненавидели.

Бомарше, совсем еще молодой, писал, обращаясь к здравствовавшему тогда Вольтеру:

«Ничто из того, что писал Вольтер, не ускользнуло от нас, — свидетельствовал Жан-Жак Руссо. — Мое пристрастие к его творениям вызывало во мне желание научиться писать изящно и стараться подражать прекрасному слогу этого автора, от которого я был в восхищении».

Однако как ни был талантлив Вольтер, ему не удалось бы ни на минуту занять внимание своих современников, если бы он не говорил о вещах, волновавших в его время всех.

В феодальной Франции сложилась нетерпимая обстановка. Старый порядок вещей час от часу становился нелепее и губительнее для нации. Иногда хлеба, производимого в стране, хватало только на четыре-пять месяцев. Через каждые три года наступал голод, хлебные бунты потрясали страну; в 1750 году восставшие ремесленники парижских предместий призывали сжечь в Версале королевский дворец. Зависимый от сеньора крестьянин не хотел больше трудиться на полях: после налогов, поборов, податей, прямых и косвенных, у него ничего не оставалось, и он бежал из деревни, находил себе какой-нибудь заработок или становился нищим. Дворяне — вельможи, оставив свои пустующие замки, парки и огромные охотничьи заповедники, жили при королевском дворе, заполняя свой досуг дворцовыми сплетнями, интригами и мелочными претензиями. У короля было десять дворцов. На их содержание тратилась четвертая часть государственного дохода. Денег требовали фаворитки, придворные, многочисленная королевская родня, — а государственная казна была пуста.

В стране насчитывалось четыре тысячи монастырей, шестьдесят тысяч монахов и монахинь, шесть тысяч священников, столько же церквей и часовен. Два привилегированных сословия — духовенство и дворянство владели почти половиной национальных земель, самых лучших. На этих землях стояли дворцы и замки, а в них была роскошная мебель, картины, мрамор и огромная прислуга — и все это требовало денег, денег, денег. Между тем то, что могло усилить приток этих денег, иначе говоря, материальное производство страны велось из рук вон плохо. «Третье сословие» — купцы, владельцы мануфактур, то есть богатевшая и набиравшая силу буржуазия, — было сковано в своей инициативе, ограничено в деятельности полным политическим бесправием. Государственная система сословной монархии устарела и мешала развитию производительных сил. Назревала буржуазная революция конца XVIII века.

Европейские монархи впоследствии считали Вольтера главным ее виновником, для них его имя стало самым ненавистным; русский царь Николай I вообще слышать его не мог. Однако они преувеличивали. Не Вольтер и не его соратники породили революцию, а логика исторического развития. Экономические, социальные, политические и культурные условия жизни французского общества XVIII века не могли обойтись без коренной ломки. Вольтер это почувствовал раньше других и вместе с лучшими умами Франции содействовал идеологической подготовке революционного взрыва.