Коллектив авторов - Кристалл

Воздух августа, густо настоянный
На душистой мистерии донника,
Расточается на все стороны
Эманацией тонкой-тоненькой.

Голубые розетки цикория
На ветвящемся стебле тянутся
От земного целебного корня
В голубое пространство августа.

Сизо-розовые, низкорослые
Стаи тесных соцветий клевера
Будто чьей-то рукой понабросаны
Совершенно непреднамеренно.

Травы летние — те ли, эти ли —
Друг на друга кивают благостно, —
Сами деятели и свидетели
Самодеятельности августа.

Божий август весь переполнили
Процветающие растения
И вписались цветочной симфонией
В человеческий день рождения.

С ними сердце цветет, благодарное —
За некупленный и непроданный
Необъятный букет, подаренный
Без отрыва от почвы родины.

Тишина моя, тишина,
Безмятежность грешной души.
Ты ажурных снов кружева
Для души, тишина, свяжи.

От отчаянности проблем
Отврати меня, отлучи, —
Всей Вселенной нетленный плен
Мне целебные шлет лучи.

В кружева меня спеленай,
И услышишь ты в тот же миг: —
Вожделенная тишина,
Я твой суженый, твой жених.

Ты утешь меня — нежно спой,
Что душа уже не грешна, —
Стану вечно я опять с тобой,
Тишина моя, тишина.

Я стужей обожжен, но не обижен,
Мой след впечатан в снежную лыжню,
Две трети года прожил не на лыжах,
И вот — опять на лыжах я живу.

Оказана оказия такая —
Враз обелить земное бытие
И, сказку леса зрением лаская,
Вписать в нее присутствие свое.

У встречных елей бдительные уши,
Чего-то ожидавшие уже,
Стараются движение подслушать,
Звучащее во вторгшейся душе.

Движению души послушны лыжи,
И ты, душа, послушай и услышь
Шуршащие шаги четверостиший
Из-под счастливо шепчущихся лыж.

Возьму
к душе прильнувшую минуту —
Весомую, особую одну —
Остановлюсь, замру и слушать буду
Нахлынувшую свыше тишину.

Ради метафоры топонимической
Прозванный «городом белых берез»,
Город сомнительной славы химической
К небу не храмы, а трубы вознес.

Где-то за трубами, где-то за Камою,
На расстоянии двух берегов,
Над теремами и старыми храмами
Теплится память минувших веков.

Два ее берега — Веру и Знание —
Соединяет стремительный мост,
Чтобы рифмованный код мироздания
Город читал в сочетании звезд.

Чтобы в тоннеле российской истории
Жители видели собственный Свет,
Чтобы из этого Света построили
Третью — просторную — тысячу лет.

Город, к востоку восторженно вздыбленный,
Зрением окон затеял подсчет
Частым излучинам — шустрым извилинам —
В длинной долине, где Быгель течет.

От МЖК аж до самой Околицы
Бродят над Быгелем выпускники, —
Белая ночь прячет белое солнце
Около города Березники.

В нем — от березы одно лишь название…
В строчках проспектов его и аллей —
То расцветут белоснежные яблони,
То белый пух полетит с тополей…

Солнце взойдет, застрекочут троллейбусы,
Но, вопреки городским голосам,
Теплые, светлые летние нежности
Манят к садам или хвойным лесам.

А в январе возле «Спорта-туризма»
Местный, уральский трескучий мороз
Щиплет сезонным налогом на бизнес
Каждый прилавок и даже киоск.

В разную пору события разные —
В сумме слагают одно бытие:
Город торгует, работает, празднует, —
Знает и делает дело свое.

Он не всегда и не всем улыбается, —
Чувства и шахты его — глубоки.
Только уж толк знает тот,
кому нравится
Город по имени Березники.

Еще в конце пятидесятых,
Связав с тобой свою судьбу, —
Я знаю все твои фасады,
Любую крышу и трубу…
Ты у меня — как на ладони,
Суровый чуть, но дорогой,
Мой город!
Сердце так не тронет
Мне город никакой другой…

Нескончаемы версты печали,
и любви,
и железных дорог.
Сколько раз и меня здесь встречали:
сам вокзал —
что родимый порог!
А за ним —
и радушие дома,
И приветственный шум тополей!..
От любого надрыва, излома
лечит город,
что прочих милей.

Благодарю, что ты — была.
Что принесла немало зла.
Сгорело все дотла… Зола!
Но в ней — алмазная игла.

…А мне уже не страшно! —
Мой голос говорит —
И надо мной, как брашна,
Весь Млечный Путь горит.
Не паюсной икрою
Душа утолена, —
А звездною игрою
В твоих лучах, луна.

Я как будто с облака сорвался.
Прилепиться некуда с судьбой.
Хоть не крал, не врал и оставался
В этом мире лишь самим собой.
Никакого рядом поколенья
Ни тогда, ни после не нашел…
Мамка ваша зверья, праоленья
Собирает наскоро на стол.
Я войду и — пировать засяду!
И — туманным взглядом пошучу
Про вино в бокалах: «А вот яду, —
Не судите строго, — не хочу!»
Я не верю человечьим сплетням.
Мне-то что! Мне гибнуть не впервой!
Как хотел — уйду тридцатилетним, —
С гордой и красивой головой!

…А! Эта страсть так выразить себя
в аккордах, в красках, в слове ли, в мотиве,
Чтоб плакальщица вечная судьба
вся проступила, как на негативе!
Она века покоя не дает,
она меня сжигает в грубом тигле
на медленном огне!
…Но, чу! поет
душа моя о том, чего достигли!
А не достигли — значит, мы верны,
верны себе и — кровью заплатили
за боль свою и боль своей страны,
долгов которой мы не возвратили.
Все остальное, видно, не беда.
Еще вчера гадали — чет иль нечет…
Ан — вечности каленая вода
ломает нам мальчишеские плечи!

Говорили разное,
гадали-думали.
А рябина — красная,
снег ли, дует ли.
Стояла горькая,
Закатно-рыжая.
Она — гордая.
Она выживет.

Кто-то сделал нелепо и мудро:
время лечит лучше врачей.
Мне смешно.
Ветер тщательно пудрит
площадям
веснушки огней.
Укололи
язвительным шепотом.
Мне смешно:
значит, людям видней.
А беду
отчаянно штопаю
шелкопрядовой нитью дней.