Константин Белый - Игра в 21

И, как часто при этом случается,

встретил гопников

вечером в тиши,

что без дела по городу шляются.

Подошли ко мне -

два и маленький.

Что здесь делаю, интересуются.

А я выпивши.

А я пьяненький.

Говорю, что гуляю по улице

А ребята мне:

«Ну, тогда снимай

ты кроссовки», – грозя мне расправою.

И чтоб правильно

я всё понимал,

точно в щеку ударили правую.

Я не стал кричать,

и на кипеше

говорить, что сейчас всех уделаю.

Я их тихо снял –

я же выпивший –

и подставил для верности левую.

Говорю потом:

«Погоняла как?

Я не стукну – в пустыне сам чалился».

Старший: «Я – Андрей.

Это брат Семён.

Ваня мелкий на стрёме печалится».

Говорю ему:

«Ну, привет, злодей.

А я тренер программ мотивации.

Набираю курс –

дюжину людей.

И могу дать вам скидку по акции.

Я как вы ищу

по Земле людей,

и им путь открываю к спасению.

А что пьяненкий,

хоть я и еврей –

не суббота же, а воскресение.

За знакомство, мол,

надо выпить бы.

В сумке есть шесть бутылок креплёного.

Там и пять хлебов,

пара крупных рыб.

Мол, зовите, Ивана со стрёма вы».

Долго пили мы.

Побраталися.

Я сказал, что готов веру им нести.

Согласился их

записать на курс,

но оплату вперёд взял для верности.

Говорю: «Иван,

ты записывай

слово в слово за мной, пожалуйста.

А тебе Семён –

погоняло «Пётр».

А Андрей у нас будет староста».

И кроссовки взяв,

я ушёл в закат

по воде от друзей-алкоголиков.

Пьяным до колен

море и река,

ну а лужи – так те ниже голени.

Свинья и Роза

Свинья цвести пыталась, и на брюхе

лежала в клумбе, и к тому ж она,

как ей казалось, дивно пахла розой,

и пчёлами ей представлялись мухи.

А Роза рядом с ней, цветки склоняя,

чтоб стать жирней, а значит – красивей,

в грязи копалась, и искала жёлудь,

уверенно себя свиньёй считая.

Вы скажете: «Такого быть не может!»

Но я отвечу: «Разве? Почему?

Пусть каждый сам себя определяет,

и самого его решенье гложет,

и по своим глубинным ощущеньям

решает сам, он – роза ли, свинья ль,

и мненье о себе своё слагает,

и пусть отбросит ложные сомненья!

Так отчего ж свинье не пахнуть розой,

а розе не копаться в жёлудях,

коль так они себя определяют,

меняя мир вокруг своею грёзой?»

И думал я: «Бывает и такое!»

И рассуждал я, глядя на Свинью,

и иногда ещё на Розу гля́дя,

как мир велик, и в том искал покоя.

Но за Свиньёй пришли. И с клумбы прямо

зачем-то увели на скотный двор,

а вскоре Розу срезали с куста, хоть

и пыталась хрюкать та упрямо.

Я был опустошён таким финалом.

Но вечером, я, пробуя шашлык,

любуясь розой в вазе, понял чётко,

что то, кем ты себя считаешь – мало!

Что очень может быть важней стократно

то, кем тебя считают все вокруг.

Особенно те, в чьих руках ножи.

Так что определяйтесь аккуратно!

Заброшенная усадьба

В заброшенной усадьбе – тишина.

Я здесь одна.

Брожу в тени густой аллеи,

грущу, себя жалею.

А за листвой белеет

господский корпус в парка глубине.

И мне

так жаль, что не

могу почувствовать я радость дней

далёкой юности моей.

Я помню, перед домом, у дверей

лежал огромный пёс –

лохматый, добрый, ласковый. Он нёс

легко меня, как будто пони.

А на балконе –

там, над крыльцом

сидел с газетою отец. И часто я с отцом

здесь у крыльца в серсо́ играла,

и мама нас не одобряла,

хотя и не ругала.

А с мамой мы гуляли в парке –

шли от крыльца до дальней арки,

степенно, не спеша. И даже в самый жаркий

из дней всегда в закрытом платье

должна была гулять я

с ней вместе под зонтом,

мечтая как потом

я побегу за дом,

и дальше вниз, к реке:

там где-то вдалеке

меня друзья по играм ждали. Налегке,

со псом вперегонки

бежала я туда. Мы у реки

играли в догонялки, и венки

плели, и хоровод водили, пели…

Так дни летели!

А после няни звали к чаю.

О, как по вам скучаю,

те дни! Я больше не встречаю

такой же радости простой,

как в детстве. И пустой

стоит мой дом, обвитый зеленью густой.

И от того мне грустно очень…

Вот так, грустя, брожу до ночи,

предпочитая развлеченьям прочим

одну

уединенья тишину.

И потому так хорошо,

что звука нет моих шагов, и что ещё

нет шороха от платья,

что в голос не могу рыдать я,

и что нет слов ненужных, окриков вослед.

И что я умерла. И что меня уж нет

почти что двести лет.

Попутчица

Ты стояла одна у дороги,

И решил я тебя подвезти.

Но увидел вблизи твои ноги –

И мне не было дальше пути!

Мы так долго с тобой были вместе:

Посетили и Тулу, и Тверь –

Только о тебе как о невесте

Никогда я не думал, поверь.

Я по жизни бродяга-скиталец,

Но ты стала мне мозг выносить,

Мол, кольцо надевая на палец,

Я тебя буду больше любить.

Мой ответ был решителен, жёсток –

Я решил разом всё навсегда,

И я снова нашёл перекресток,

Где тебя повстречал я тогда.

Вспоминать теперь долго я буду,

Как молила остаться меня…

Я уехал, но не позабуду

эти самых счастливых три дня.

Псовая охота

Человек бредёт по снегу

Через поле, напрямки.

А за ним бегут по следу

Приручённые волки́.

Его гонят вдоль болота

На наезженный большак.

Это – псовая охота.

Здесь она ведётся так.

Человек идёт неделю.

Он не ест уже давно,

Снег жуёт и спит под елью,

Но он счастлив всё равно.

Человек живёт свободой.

Он судьбу решает сам.

Он наедине с природой,

Благодарен небесам.

Жизнь прошедшая – во мраке:

Не исправить, не вернуть…

Позади его – собаки.

Впереди – последний путь.

Он уже одышку слышит

Утомлённых гонкой псов.

Он ещё свободой дышит –

Дар оставшихся часов.

Псы всё ближе, силы тают.

Он идёт, и снег идёт.

Хлопья в воздухе летают.

Скоро всё произойдёт.

Скоро будет он изорван,

И окрасит кровью снег,

Но умрёт не под надзором.

Он – свободный человек!

Солнцем, спрятанным в горсти,

Всех на свете угости.

Солнцем, спрятанным в горсти,

Всех на свете угости.

Потянись рукою к небу

И с ладошки отпусти.

Вслед и радугу пускай!

И по радуге, пускай,

Капельки дождя грибного

Утекают вниз за край.

Пусть по небу облака

Поведёт твоя рука.

Их об радугу взбивает

Пеной синяя река.

А плывут они пока,

Помаши на них, слегка,

Чтоб менялись непрерывно

Эти белые бока.

А когда погаснет свет,

То другой рукою вслед

Ты разлей созвездий лужи

И бескрайний млечный след.