Юлия Март - Подсловье. Премия имени Анны Ахматовой

Звука нет.

«Знаешь, жить ведь достаточно просто, —
Ты сказал. – Отпускать, не читая по лицам,
Притуплять всё, что было достаточно острым…»
Не зализывать раны, листая чужие страницы.

Прижиматься, зажав: не давая себя без остатка,
И, конечно, держать в тишине, всё, что снится.
Принимая, довольно глубокой быть для достатка,
И, как любишь, фарфоровой. Но не разбиться.

Оставлять далеко позади перетолки,
А под сутолоку дней заметать пересуды.
И тогда шансы есть оказаться на полке,
На твоей. Для коллекционной посуды.

Проще некуда. Только зачем мне так «просто»?
Видно где-то при обжиге передержали:
За стеклом слишком тесно,
и хочется неба для роста,
И сосуд превратился в седые скрижали.

Всё во мне говорит: ставить точку.
Это правильный шаг.
Но внутри
Ощущение, словно режу себя по кусочку,
Но… Гори, белый флаг!
Чтоб не сдаться на милость…
Гори!

Что само проросло, надо выдернуть с корнем:
Мой розарий – сорняк, лес из острых шипов.
А внутри
Издевательский голос: «Ты классику вспомни.
Если много страдаешь —
конечно же, это любовь».

Тянет жилы, рвёт душу на мелкие части?
Значит, станет ещё совершенней душа.
Кто сказал, что сюда мы приходим для счастья?
Тот, кто точкой пытается что-то решать.

Точка – это дыра. Лучше буквы и ноты.
Заполнять пустоту можно только добром,
А иначе природа сама заполняет пустоты,
Даже если дыра у тебя под ребром.
И тогда – лучше жить, прогорев, как комета,
Чем не жить, но сполна ощутить, как ты чист.

…И я ставлю проклятую точку.
Но до рассвета
Разорву
разрисованный
точками
лист.

Три утра на часах, потихоньку светает:
Эта странная ночь по-июньскому коротка.
Темнота отпускает.
Как чёрный пион, отцветает,
Что со мною останется пеплом? Строка.

Не удержишь рассвет. Солнце встанет,
Хоть моли задержаться,
хоть плачь, хоть стращай.
И уйдёт тот, кто должен.
Кого Ангел манит.
Не удержишь.
Успеть прокричать бы: «Прощай».

Мы беспечные, сильные.
Непобедимы.
В личном мире и Бог себе каждый,
и даже пророк.
До тех пор, пока сами
и близкие нам – невредимы,
До тех пор, пока нет
перекрёстка дорог.
Распланировав жизнь,
ждём бесспорной отдачи,
Завтра, отпуска, шанса,
любви, Новый год.
Забывая о том, что, возможно,
всё будет иначе,
Лишь одно постоянно: закат и восход.

И единственно мудрое: переключиться
За секунду, за миг,
за мгновенье – на вдох…
До того, что случится.
А, может, ещё не случится.
В тишину, где душе улыбается Бог.

Январь мой слякотный, озябший, мокрый,
Снег то придёт, то утечёт опять,
И стылый ветер дребезжит по окнам,
То плюс, то минус: как тут не устать!

А город дышит. Смогом с облаками,
Пролитым маслом, солью на ногах.
А город слышит. Камнем. И веками
Мечтает замком стать на облаках.

Живущие его не замечают.
Ушедшие кивают: «Се ля ви»,
И город опускается, дичает.
Асфальтом улиц просит о любви.

Вот почему асфальт наш полон трещин!
И каждый вечер я в душе молю,
Молю мужчин, но больше даже женщин,
Скажите городу: «И я тебя люблю…»

Я хочу научиться любить этот город.
Через слякоть и вой сквозняков,
Чтобы город служил мне надёжной опорой,
Даже если набью синяков.

Даже если заплачу, в углах потеряюсь,
Он зажег бы мне все фонари,
Вывел ближе к метро и сказал: «Извиняюсь!
Вот, кондитерской слёзы утри».

Чтобы город меня принимал в лоно улиц,
Принимал всю, такую, как есть.
Чтобы вдохам, с его атмосферой целуясь,
Он шептал: «Как я рад, что ты здесь».

Мне по сердцу пришлась бы такая взаимность,
Ведь для этого мы рождены:
Научиться менять просто гостеприимность
На уют к тем, в кого влюблены.

Бывают люди, как осколки:
Без боли рядом не пройдёшь,
Слова их резки, чувства колки,
А в жестах – дрожь.
Обрежут взглядом, не заметив,
Лицо бесстрастное на вид…
Внутри же, плачут, словно дети,
Почти навзрыд.

И ты… Бывает, шутишь жёстко,
Обидно. Впрочем, не виню:
Когда твоя душа из воска,
Не стоит подходить к огню.
Огонь дробится в острых гранях,
Их есть возможность опалить…
И вероятность то, что ранит,
Обратно воедино слить…

Её называют жестокой, слепой и грязной,
Суют её в клетки, загоны, засовы, тиски.
Её заставляют мучиться от тоски
И признают ненужной и несуразной.

Её проверяют на истинность и ГМО,
Ей то стелют в хоромах, а то на нарах.
Ей выжигают номер порядковый или клеймо,
Ей то кричат: «Малолетка!», то: «Перестарок!»

Она же молча сносит любую боль,
Любой каприз, причуду, порок и фетиш,
Покорно следуя след в след за тобой,
Пока, наконец, ты её заметишь.

Но стоит остаться с ней один на один,
Сплетни и слухи уже ничего не стоят:
Ты ей и раб, и равный, и господин,
Шепчешь в слезах имя её святое:
Любовь…

От тех, кто тянет руки к призу,
Вполне логично ждать подножки.
Я – одиночка. Чёрной кошкой
Душа сбегает по карнизу.

Мне много выдалось скитаться
По разным крышам и дорогам,
Возможно, потому лишь Богу
Я научилась доверяться.

Весь мир встречает по одежке,
А потому закономерно,
Что тяжело жить чёрной кошке
Среди пугливых суеверных.

Со мной бывает трудно сладить,
Зато не испытаешь скуки.
Когда берешь меня на руки,
Я замираю: гнать ли? гладить?

Я – одиночка. Да, мой мачо,
Без стаи выжить – верх искусства.
Я ампутировала чувства.
Но иногда я тоже плачу.

Ночь. Снова два. В башне многоэтажной,
Словно в гнезде, где полёт только вниз,
Лбом опираюсь о взгляд эпатажный
В жалящих стрелах чёрных ресниц.

Город несётся током по венам
Красным потоком машин, стоп-огней.
Хочется чувственно, о сокровенном,
Петь и играть о любви и на ней…

Но я молчу, вновь в плену поцелуя.
Лечь и истечь бессловесной мольбой:
Будь, огради, защити, я ревную
К дому, где ты остаёшься собой.