Александра Тальвирская - Счастье пахнет тобой

Как быстро дни летят, недели,
а годы… те ещё быстрей:
поспали люди и поели,
и вот уж вечность у дверей.
Всё повторит круговорот
и только жизнь нам не вернёт.

Я жду, – а вдруг в ночи бессонной,
а может быть, в разгаре дня
твой голос в трубке телефонной
на этот свет вернет меня.

Так устала ждать,
что едва дышу.
Хватит пропадать,
позвони – прошу.
Нечего сказать?
Ладно, не звони, –
буду дальше ждать,
извини.

Впору волком подраненным выть,
серой выпью болотной кричать –
у кого бы узнать, расспросить:
«Как живое так может молчать?»

Как же матушка любила:
ленты в косы мне вплетала,
я у ней в шелках ходила,
раскрасавицею стала.
По полям – лугам гуляя,
василёчки собирала
и, венки из них сплетая,
о большой любви мечтала.

Для того ли, матушка,
ты меня любила,
для того ли, милая,
как цветок, расстила, –
чтобы в омут стылый,
горюшка испив,
бросилась с обрыва,
косы распустив?
чтобы очи ясные
мне закрыла мгла?
чтобы я несчастная
в омуте спала?
чтобы дна глубокого
холод дал забыть
мне его, жестокого,
без кого не жить?

Луна за тучами хоронится,
осинка голая от холода дрожит.
Меня весёлое сторонится, –
печальное навстречу мне бежит.
И разойтись не получается:
куда не поверну – печаль одна.
И мне давно уже не чается,
что из-за туч покажется луна,
и звёздочки серебряными искрами
на бархате небесном заблестят,
и, озарённый радостными мыслями,
из грустного, весёлым станет взгляд.

Наконец любовь проснулась,
очень грустно улыбнулась
и сказала: «Ухожу!
Понимаю: надоела:
я спала, а ты болела…
и ещё тебе скажу:
зря ты столько лет терпела,
всё стыдилась да робела
заглянуть в мои глаза,
ведь, наверное, хотела –
от чего же не посмела?»
И ответила ей я:
«Это – истинная правда:
разбудить была бы рада,
но, увы, не получилось.
Я трясла тебя за плечи,
по ночам палила свечи,
всё равно не добудилась».
Та печально рассмеялась:
«Видно плохо ты старалась,
чтоб от сна я ожила».
И расстались мы с любовью,
обменявшись нашей болью:
я свою ей отдала,
а её – себе взяла.

Гладкий, чистый лист вложи в конверт,
в мой почтовый ящик опусти, –
пусть на белоснежном строчек нет,
есть, зато, тепло твоей руки.
Вскрою тот, без адреса, конверт,
и в подъезде станет так светло, –
пусть на нём отсутствует ответ,
есть теперь руки моей тепло.
Я сложу причудливо листок,
и, расправив белые крыла,
вылетит в окошко голубок,
и согреют землю два тепла.

Как страшно, до смерти любя,
надежду хоронить;
как горько дальше без тебя,
по счастью прошлому скорбя,
на этом свете жить
и радость в саван обряжать,
умершую с тоски,
и дни былые вспоминать,
от невозвратности стонать
у омута реки,
сквозь слёзы горькие смотреть
на водную спираль,
не ждать, не звать, душой болеть
и ничего уж не хотеть –
так страшно и так жаль.

Я закрою эту книгу и дочитывать не буду:
у неё конец печальный:
равнодушный взгляд прощальный,
это видно по всему.
Я закрою эту книгу, что прочитано забуду
и упрячу в угол дальний,
чтоб её сюжет страдальный
не попался никому.

Туман и слякоть за окном,
а перед ним уют домашний,
а на душе тоска о том,
что не вернётся день вчерашний.
И ничего не изменить,
не переделать, не исправить…
и надо как-то дальше жить
уговорить себя – заставить.
И снова верить, снова ждать,
с утра надеясь, до заката,
себя ночами убеждать,
что эта боль пройдёт когда-то,
что эта горькая беда
не навсегда… не навсегда.

Я вернусь через год
или, может быть, два, –
обязательно, милый, вернусь:
ты посмотришь в окно, –
снегопад, снегопад, –
это я в тихом танце кружусь;
по весне расцветёт
незабудка в саду –
это я, дорогой, – это я;
рассмеясь обоймёт
ветерок на лету –
это я обнимаю тебя.

Когда наступит время уходить
туда: куда не страшно опоздать,
не страшно что-то важное забыть
и в спешке лихорадочно искать
билет на поезд или самолёт,
со скорбно-чёрной датой отправленья,
туда, где неизвестность только ждёт
твоей души, бессмертной, появленья,
кому –
«Люблю…»: – прошепчешь тихо ты,
кусая губы непослушные?
какой своей несбывшейся мечты
глаза увидишь равнодушные?
и, горько сожалея о былом,
ты будешь у кого просить прощенья
за тот полёт со сломанным крылом
и за свои поспешные решенья?

Ты так радовал меня
ярким светом,
что горел в твоих глазах
давним летом.
А теперь стоит зима, –
как ты?.. где ты?..
На вопросы, те, сама
дам ответы.

У тебя своё житьё
и заботы;
не к тебе меня ведёт
жизнь с работы,
не тебе варю еду
и стираю,
не тебе свою беду
доверяю.

Не меня ты ждёшь теперь
и встречаешь,
открывая настежь дверь,
обнимаешь;
соловьи не нам поют,
сон тревожа:
не для нас с тобой уют
счастья ложа.

Мне не видно глаз твоих,
слов не слышно,
а тебе давно моих:
так уж вышло.
Будто в разных временах
обитаем,
мы друг к другу только в снах
прилетаем.

От прокуренной ночи бессонья
убежать бы сейчас из Москвы
к изумрудным задумчивым волнам
океана калужской травы
и к извилистой тихой речушке,
где на дне под прозрачной водой
притаились цветные ракушки,
где не пахнет жестокой бедой,
где под синим, безоблачным небом
на губах вкус разлуки больной
без следа растворится, как не был,
и покинет глаза жгучий зной,
где оттает душа, улыбнётся
под лучами калужского солнца.

Я не люблю тебя, – я больше не люблю, –
жестокой болью заплатив за расставанье,
бессонницей не маясь, крепко сплю
и от тоски не прерывается дыханье,
и сердце бьётся ровно и спокойно:
ночами, по утрам, в теченье дня;
надеждам благодарна, что достойно
они покинули уставшую меня,
ошибок не наделала ненужных,
пытаясь прошлое счастливое вернуть,
и от рыданий, хриплых и натужных,
теперь моя не рвётся больше грудь,
в улыбке горькой губы не кривлю:
«Ну где же ты?.. Я так тебя люблю».