Валерий Горелов - Колкая малина

К вам день сегодняшний с подарками придёт,
С теми, о которых вы мечтали.
А ещё цветов охапку принесёт,
И вам Шопен сыграет на рояле.

Конечно, день восстанет и всё вокруг заполнит
Пустыми разговорами и тиканьем часов,
Но свет пришедший поимённо помнит,
Кто дожидался алых парусов.

Любите, сострадайте и горите,
И дыханьем своего тепла
Не проснувшиеся души пробудите
И обретёте крылья для себя.

Зачем бы вдруг черёмуха цвела,
Когда ва́жны только ревность и война?
И зачем такая музыка нужна,
Когда лопнула последняя струна?

А если ржавчина поселится в мозгах,
Как шум волны в портовых городах,
Её не вывезет ни совесть и ни страх,
Закованные в каторжных цепях.

А если что-то не прочитано в глазах,
То это грусть в непаханых полях,
Как тоска в чужих аэропортах
О забытых и не встреченных друзьях.

И надо будет вовремя жениться,
Чтобы было много счастья напоказ,
А не идти полмиру поклониться,
Чтобы понять, что миру не до нас.

Я поклонюсь уставшей головою
Теплу полей и синему дождю.
Что не случилось нам узреть с тобою,
Пусть прорастет фиалками в саду.

А черёмуха для каждого цветёт,
Её ни окриком, ни пулей не возьмешь.
А что до музыки, то музыка живёт,
Даже если сам, отчаявшись, уйдёшь.

Прорастёт шиповник из песка,
Запетляет пьяная дорога,
Отрыгнут похмельем города,
И сбежит девчонка-недотрога.

Рыбка заиграет на заре,
Бродит ёжик в утреннем тумане.
Передрались братья во Христе
Из-за шлюх в заблеванном шалмане.

Им теперь не петь и не писать,
Всё, что помнили – уже поперепели.
Кто желал особенную стать,
Как-то резко жить перехотели.

Смелый пляшет у ворот тюрьмы,
И гремят гранёные стаканы.
Трус рыдает на восход Луны,
Вывернув дырявые карманы.

Где бараки были – вырос лес,
Там прячут одичалую ромашку.
Каждый ищет для себя чудес,
Только жить не хочет нараспашку.

Из чёрной тучи грохнут барабаны,
И главной болью, посланной с небес,
Для всех останутся нелеченные раны
Того, кто в муках умер и воскрес.

Она была любовницей завсклада,
И кроме ситца одевалась в крепдешин.
Она была покладистого склада,
А он – партийный, и прекрасный семьянин.

В их очень тайные и бурные свиданья
Они гулять сплавляли друга моего.
И, клятвенно истребовав молчанья,
Совали мятый рубль на кино.

А мой друган их складывал в коробку,
С нее сверкали ледники горы Казбек.
Он изнывал все это кинуть в топку,
Он был в отца – поступков человек.

И, накопив на две бутылки водки,
Их обменял на краску серебрин,
Чтобы всю грязь кладбищенской решетки
Закрасить на число сороковин.

Его отца по первому распутью
В пивбаре пьяный мусор застрелил.
Теперь ему вся жизнь казалась мутью,
И он весь мир нещадно материл.

Мы выросли в советских полукедах,
Курили «Приму» и дешевенький «Памир»,
И крепли в пораженьях и победах,
Вдыхая жизни томный эликсир.

Когда моему другу подарили
Магнитофон «Комета-206»,
Нам даже гордые и круглые отличницы
Кивнули рядом на скамеечке присесть.

Для нас был свой напет репертуар
Актером из театра на Таганке.
В наш мозг сочился уличный угар,
И мы не думали, что будет на изнанке.

Но все пришло с 206-ой статьей,
Что того самого, «бакланского», разлива.
Мы слишком много взяли дерзости с собой,
А эта птица страстна, но ревнива.

Мой друг ни разу в жизни не юлил,
За то, наверное, на сучьей пересылке
Его конвойный мусор застрелил,
Хлебнув для храбрости из водочной бутылки.

Седая, грязная, в лохмотьях крепдешина,
Она на паперти сшибала на вино.
Она, быть может, поминала сына.
Но я ей сунул рубль, на кино.

С тёплыми ветрами кончилась зима,
В кучерявых силуэтах играют облака.
Жаворонок ранний в небеса зовёт,
И верится, что главное мимо не пройдёт.

Стали одноклассницы подкрашивать глаза,
И мы старались делать то, чего нельзя.
Учились, как Высоцкий, хрипло говорить
И на глазах у взрослых «Беломор» курить.

Девчонки перестали косы заплетать,
А мы на пальцах начали перстни рисовать.
Я её портфель по улице несу,
И, себя не узнавая, в робости молчу.

Вот и приоткрылись главные врата,
Где придётся отличать друга от врага,
Где соберёшь грехи, и будут искупленья,
И эти самые чудесные мгновенья.

В киношке про любовь присел в последний ряд,
Там, казалось, будет слаще перегляд.
Комсомол рапортовал в журнале новостей,
А я бессовестно робел сильнее и сильней.

На первый лёд коньки на валенки мотает,
На первый ряд в кино билеты покупает.
Мальчишка верит, что его весна придет,
И в чём-то самом главном его не обойдёт.

Теплый майский ветер, пахнущий соломой,
Качает рыжие хвосты протаявшей травы.
Крыши обсосулены полуденной истомой,
Свои запахи и песни у северной весны.

Розовые бусины клюквы прошлогодней,
Дозревшей в стылых покровах зимы,
Кисло-сладкими конфетами по милости Господней
Рассыпаны по телу проснувшейся мари.

Кроншнеп, как на ходулях, по ко́чкам выгребает,
Его за́гнутый клюв солому ворошит.
Он каждую весну в ту землю прилетает,
В преданности Родине он не согрешит.

Зима уже прокашляла последние приветы,
Меж оконных рам букашка проползла,
А страстное желание разболтать секреты
Меня уже распёрло с самого утра.

Вчерашний тёплый вечер тени заплетали,
И от страха поцелуя в сердце стыла кровь.
Говорят, что чувства тоже измеряли,
Только как линейкой вымерять любовь?

А ночью в небе лебеди кричали,
И, как казалось, прямо надо мной.
Они меня, наверно, поздравляли,
Что до одури влюбленным шёл домой.

Зачехлите звёзды над Кремлём,
Заколите звёзды на плечах.
Душат наслюнявленным узлом
Голодомора в чёрных лагерях.

Чудеса творятся в перестройку:
Сняли самый главный караул.
А тут хлеб и кашу валят на помойку,
Ей и искушает демон Вельзевул.

Стальная сетка на столбах бетонных,
В локалку даже мышь не прошмыгнет.
Тухлая отрыжка из кишок голодных,
Вот-вот – и первый на помойку поползет.