Уильям Йейтс - Ирландский поэтарх

Памяти У. Б. Йейтса

Он умер, когда были зимние метели.
Ручьи промёрзли, аэропорты опустели,
а снег закрыл лицо известных статуй
и градусник тонул во рту истекших суток.
Мы доверяли и слышали прогноз погоды,
день его смерти был темный и холодный,
далекий от болезни и от скверных слов,
от стаи волков и вечнозеленых лесов.
Речушка текла вдоль набережной.
Плачь скорби продолжался набожный.
Смерть поэта скрывалась от его стихов,
то был его последний день, он был таков.
День медсестер, сплетен и слухов,
все части тела его восстали духом,
пустота заполнила всю площадь рассудка,
безмолвие поглотило окрестностей промежутки.
Потоки чувств текли в поклонников зов,
теперь он разбросан среди ста городов.
И полностью отдан незнакомым привязанностям,
чтоб найти счастье в новом лесу и быть наказанным,
по чужому кодексу совести. Так слова покойника
перевариваются в живых кишках спокойненько.
Но в шуме завтрашнего дня и значимости жизни,
где, как зверьё, ревут дельцы под сводом Биржи.
Страдания бедных справедливы для привыкшего народа,
ведь каждый в клетке самого себя, почти обрёл свободу.
Многие будут думать об этом дне,
как каждый думает о своей судьбе.
С любым прогнозом согласимся пригодным.
Его день смерти был мрачным и холодным.

Крэйзи гёрл на кромке моря,
под музыку своей души,
танцевала под шум прибоя,
декларируя свои стихи.
Душа, отделилась для исхода,
поднялась, но она не знала,
что среди грузов парохода,
коленную чашечку свою сломала.
Девушка смотрелась прекрасно,
танцевала возвышенно, любя,
героически и очень страстно,
находила и теряла себя.
Не замечая страшной боли,
в объятиях отчаянной беды,
её рана истекала кровью,
предвещая беду судьбы.
Где лежали корзины и тюки,
не было звука на просторе,
но она пела на краю кормы:
«Страшное море, голодное море».

На тронах от Китая до Перу
разные масти королей сидели,
мужчины и женщины по сему
величие добра от них хотели.
Правители не собирались давать,
шанс государственным стенаниям,
заставляли придворных стонать
и держали их на расстоянии.
Кто-то из нищих королём гордился,
были белые и чёрные негодяи,
но в силе власти каждый убедился,
а бессилие их всех пугала.
Пьяный, трезвый, хотят жить спокойно
и никто своих прав не отрицает.
Приближённых лакеев достойных,
власть всё время ждать заставляет.
Муза немела, когда публичные люди
современному престолу рукоплескали.
Можно купить и продать прелюдии,
это чиновники и дураки понимали.
Вот подпись, восковая печать,
что может быть ещё приличней,
обязывает придворным стать,
в ожидании своего отличия.

I WOULD be ignorant as the dawn
That has looked down
On that old queen measuring a town
With the pin of a brooch,
Or on the withered men that saw
From their pedantic Babylon
The careless planets in their courses,
The stars fade out where the moon comes.
And took their tablets and did sums;
I would be ignorant as the dawn
That merely stood, rocking the glittering coach
Above the cloudy shoulders of the horses;
I would be – for no knowledge is worth a straw —
Ignorant and wanton as the dawn.

Я был бы совсем безумным,
наблюдать за рассветом сверху,
в моём королевстве старинном,
измерять город по особым приметам.
Он походил на булавку от брошки.
В нём всюду сонные люди бродили,
словно Вавилонские мошки,
а планеты по своей орбите кружили.
Я, безумный подобно рассвету,
стоял и раскачивал не спеша,
сверкающую на заре карету,
звёзды гасли, лишь одна Луна,
была чуть выше лошадиных плечей.
Я есть, других размышлений нет,
они не стоят простых мелочей,
как бессмысленный, любой рассвет.

I BRING you with reverent hands
The books of my numberless dreams,
White woman that passion has worn
As the tide wears the dove-grey sands,
And with heart more old than the horn
That is brimmed from the pale fire of time:
White woman with numberless dreams,
I bring you my passionate rhyme.

Я трепетно тебе несу для счастья,
бесчисленные книги моих снов.
Моей любимой с неуёмной страстью,
прилив несёт лазурный цвет песков.
Старое сердце предпочитает покой,
время подвластно бледному огню.
Нежная женщина с неуёмной мечтой!
Дарю вам страстную рифму свою.

WHAT woman hugs her infant there?
Another star has shot an ear.
What made the drapery glisten so?
Not a man but Delacroix.
What made the ceiling waterproof?
Landor’s tarpaulin on the roof
What brushes fly and moth aside?
Irving and his plume of pride.
What hurries out the knave and dolt?
Talma and his thunderbolt.
Why is the woman terror-struck?
Can there be mercy in that look?

Одна звезда озарила небосклон.
Некая женщина младенца обняла?
Кто блестеть заставил полотно?
Это просто мужик – Делакруа.
Почему потолок не протекает?
Лежит на крыше Londor брезент,
а моль и кисти почему летают?
Это есть плюмаж Ирвинга Брент.
Что подгоняет болвана и негодяя?
Это Тальма под ударом молнии.
Почему женщина в ужасе такая?
Взгляд её проявляет милосердие?

THE moments passed as at a play;
I had the wisdom love brings forth;
I had my share of mother-wit,
And yet for all that I could say,
And though I had her praise for it,
A cloud blown from the cut-throat North
Suddenly hid Love’s moon away.
Believing every word I said,
I praised her body and her mind
Till pride had made her eyes grow bright,
And pleasure made her cheeks grow red,
And vanity her footfall light,
Yet we, for all that praise, could find
Nothing but darkness overhead.
We sat as silent as a stone,
We knew, though she’d not said a word,
That even the best of love must die,
And had been savagely undone
Were it not that Love upon the cry
Of a most ridiculous little bird
Tore from the clouds his marvellous moon.

Мгновения прошли как в пьесе,
любви и мудрости мне не занять.
Свой опыт я наследовал от тёщи,
об этом точно я могу сказать.
Северный ветер разогнал облака,
мы наслаждались лунным светом.
Я говорил откровенные слова,
восхищаясь её разумом и телом.
Гордость блеснула в её глазах,
на щеках румянец загорел огнём.
Мы ничего не нашли в своих умах,
кроме тщеславия покрытого тьмой.
Молча сидели, как каменная твердь
и понимали, не сказав ни слова,
наша любовь может здесь умереть
и никогда не возродится снова.
Разве крик выражает любовь,
смешной и маленькой птицы.
Луну не вырвать из облаков,
наша память в душе таится.