Александр Трешкур - Дедушка Х

певший каждому не гордый
потому и не погиб
ходит он без ног полгода
износились сапоги
превратились крылья в лапы
только некому помочь
старый раб сидит у лампы
и ему что день что ночь
что война что мир едино
он не выпрыгнет в окно
он бы выпил с алладином
но пройдоха спит давно

даже если эта ветка
и сыграет в прятки с ветром,
дерево не-обижай –
– а-не-то-получишь века
не изменит – и ножа
ёж не тронет, чиж – тем паче.
сыр умрёт – сын не заплачет
по усохшему: не жаль

хорошо от верлибра (век воли
не видать ему!) к ямбу хорею
даже к дактилю: вечным евреям
не страшны ни старания моли
в день съедающей по три страницы
ни вода ни огонь – ведь сумели
пропадая опять появиться
и уже в несгорающем теле –
знать фома не соперник емеле

я чёрный стул к стене придвину
я положу живот под спину
от половины половину
возьму и этого довольно:
героям не бывает больно::
им ямы небывалых роют
высот чтоб помнили о трое

то возникнет окно, то исчезнет,
как и стены, и пол с потолком.
он не станет кричать – много чести,
с этим он заодно, ни о ком
больше думать не надо… не надо
думать больше вообще… почему
человека вернули из ада –
было там так спокойно ему?

и гибнет колобок,
и шепчет еле-еле:
«зачем ты сделал бог
чтобы кого-то ели?»

поёт с утра пораньше птица
о как она собой гордится

тот должен кто может и хочет:
садится один на телегу
на камень другой (он всех прочих
умнее – он genius flexus)
а третий сквозь стену шпионя
себя уподобив ионе
три дня не выходит из дома:
зачем – ему всё тут знакомо

как тяжело на свете жить
но тяжелей не жить.
хоть и прочны времён тяжи
но режут их ножи
антивремён… невелика
присутствия река
и хочет пустоты ликан –
нет сил у дурака

хоть и бескрыл, но не имея ссор
с крылатыми до сей поры, имея
молчания на целый разговор,
не он ли (страстотерпца еремея
ночной железо-каменный двойник)
хотел уйти, однако был притянут
компанией по поискам войны,
объявленной дождём, наверно спьяну,
зиме бесполой, полой до весны,
когда он на горе, горя от горя,
завидовал созданиям лесным
и речь, как мог, чужую хорохорил?

чума нас не убьёт свиная –
нам участь предстоит иная:
мы станем над землёй ночами
летать, нездешними речами
заполнив пустоту – она
и в шаге будет не видна…

узнав что есть ещё
один такой хотя бы
как он (гефест не в счёт!)
не выдержал хоттабыч:
ослеп он и упал
и отвели слепого
два ангела в подвал
и появился повод
для радости простой:
стараться станет легче
целительнице той
что даже старость лечит

вдохни и выдохни – стишок
наметится, а то и ода,
наброски положи в мешок,
достань через четыре года,
не раз прочти их, и не два,
и коль они тебя не тронут,
не жги – бумага не дрова,
брось их в горшок пускай утонут

он покидая отчий шар
ногами (головою лучше б
или руками) не спеша
ощупает сначала лучик
случайный а потом и тьму:
с ним и не то ещё бывало,
и неподвластный никому,
наестся оной до отвала

вода ныряет в воду
здесь так заведено
небесному народу
фруктовое вино
и зёрна на закуску
во избежанье трат
свет был полоской узкой
до самого утра

не понять чего ради
стали ангелов грабить
их спасая на грани
между адом и летом
погибает иуда:
не желающий чуда
он последней минутой
искупает столетья

тело знало бег и шаг
оно лопнуло от пыли.
хоть и с толком не спеша
его мыли – не отмыли.
неторопкая душа
в нём застряла как в запруде
и не стоит ни гроша
только кто её забудет

где-то там за горизонтом
в пузырьке гуляет йод
в царстве сумрачном и сонном
ищет счастье гезиод
где-то там летают кони
и собаки и слоны
я спокоен я спокоен
мне бы только до луны
добежать доплыть доехать
мне бы только долететь
я бы умер там от смеха
и не повторился впредь

звёзды вылезут из клеток.
пироги заговорят.
бог уснёт. замёрзнет лето
снег пойдёт на всех подряд.
поплывут по небу мысли
из далёкой стороны…
знать бы: их бояться, крыс ли,
человеков озорных?

каково собаке в собаках
рыбе в рыбах и птице в птицах –
знать не знает она, но хочет
чтобы чудо могло случиться
и несчастные говорили
на её языке невнятном,
хлеб купили, обед сварили,
отстирали на платье пятна

нет он не бог и никогда им не был
и не хотел им быть, предполагая
что знание даётся не для страха
или печали, но для состраданья.
он птицей был ночной и человеком
при этом оставался, ибо время
сойдясь с его молчаньем стало словом –
единственным из всех возможных ныне

были дыры от уколов,
было много самых разных
мужиков и девок голых –
только не было соблазна.
эти были теми, эти –
были, но не теми, были
злой травой деревья, дети
неродившиеся – пылью,
а родившиеся стали
пеплом или просто болью.
горы пели: «das ist alles!»
возражали птицы: «ой ли?»