Александр Трешкур - Из третьих рук

в этой пещере хозяин безглазый
крылья оденет – уже стрекоза.
выход завалит – почувствуешь сразу,
кто он такой, и захочешь назад,
но побоишься уйти и полночи
будешь рассказывать сказки ему,
и умолишь отпустить: мол, из прочих
выделен ты покровителем мук

я служил тебе, лаван,
много лет – и вышло боком,
потому что все слова
вдруг закончились у бога.
я был ими поражён,
и теперь их не забуду.
что мне лучшая из жён –
только речь подобна чуду

наступила мне на ухо муха
и лишила несчастного слуха

кнабель – чистый ветродуй
с ли – неистовым китайцем
ели тыкву: украду
я её в субботу. пальцем
укажу лишь на восток –
и помчатся тучи лихо.
крикну: «дождь!» – вчера поток
хлынет. завтра было тихо…
на дороге башмаки
становились болтунами,
но молчали ишаки:
бог повсюду шёл за нами

то ли птичий базар, то ли рыбий парад
он покинул вчера по приказу ваала
и спустился, подобно сантехнику, в ад
и расширил границы его до подвала.
что ему, охламону, удары судьбы:
он подмял под себя, будто камень, подругу
и доволен, а беды растут как грибы,
и как лошадь ослепшая, ходит по кругу
время… он, приказав своему дураку,
чтобы тот помолился вчерашней метели,
засыпает под утро на левом боку
и не знает, что рана на пятке смертельна

пришелец гизо, поворот судьбы
благословив, залез на крышу дома.
тянулись к небу липы и дубы,
в подвал спустился собутыльник ломан:
он мясо съел и возжелал костей,
как юный пёс, но подавился ими,
и гизо, не дождавшись новостей,
от ломана, с гостями дорогими
беседует… прекрасная зима
стоит на крыше, рядом с ней (поверьте,
минерва даже не смогла б сама
понять хоть что-то в этой круговерти) –
лесная птица, рыба, зверь, песок,
кленовый лист, сиреневая ветка
дорога, камень, хлебный колосок,
река и холм – немолодой, но крепкий,
и напряжённо думают они,
меняя мир, где место человека
сомнительно, хоть бог его хранит,
жалеет даже злобного калеку

когда печалится улитка –
из звёзд вареники какие?
сейчас откроется калитка,
и поплывёт по морю киев,
и звери все покинут норы,
и гнёзда побросают птицы…
я положу на рану порох
и подожгу: пылай, столица

я был вчера сюда закинут
(других недоставало бед!)
бореем: он принёс ангину
и ей сопутствующий бред.
сегодня я покину лысых:
бог не помощник, но с утра
летит по коридору крыса.
она, как азбука, стара

спит река, и спят мосты.
люди спят, и спят собаки.
праздник кончился: пусты
души и столы. до драки
не дошло – и хорошо.
напились, поели даже…
дед мороз убрал мешок
и уходит с саквояжем

беллерофонта звёздный конь
небес раскачивает тело,
и в ранке воздуха огонь
кривой мерцает то и дело,
и шепчет вторник четвергу:
«я без среды прожить смогу»

по морям поплывём и по рекам
к древним римлянам или же грекам
что не знают телесного срама
мол за всё отвечает лишь мрамор…
если к вечеру будут разбиты
боги их значит с нашими квиты

из слов родились твари –
он сделал всё, что мог,
и вот уже не варит
волшебный котелок,
и в нём вода – сырая,
его ли в том вина?..
он не покинет рая
и не достигнет дна

никого не отпуская,
солнце крестит нас водой –
оттого еда простая
вдруг становится средой.
до ушей открыв хлебало,
скачет заяц молодой.
он имеет шерсти мало,
он не дышит под водой,
у него в руке винтовка,
а в другой капустный лист –
это демон-полукровка:
не силён он, но речист.

принц рыбий хвост и он же ость листа
по камню бьёт: торопится покинуть
мир гибнущий, что создан был из ста
других миров. на смену розмарину
бензин приходит. нашатырь глаза
способен выжечь. рогачи на входе:
один – семейный пень и егоза –
другой зовут остаться в огороде.
добры они: остаться – это смерть,
а принц так юн, ему пожить охота,
и он берёт, нет, не топор, но жердь
и прыгает, как чёрт, через ворота

когда-то простиралось до земли
птицеголовых обезьянокошек
базальтовое это государство…
оно исчезло – это ль не беда?
нет больше ничего… ни ареот,
ни хинус не исправят положенья:
они перед вторичной пустотой
уже бессильны, как бы ни старались

поднимут гроб геронтофилы.
заплачут ивы… или – нет:
увидит он родных и милых
(он их не видел столько лет).
узнает, что совсем у края
земли, усевшись на полу,
как бы резвяся и играя,
втыкает вечер в день иглу.
потом он станет просто тенью,
а там, что будет – страшный суд
иль свадьба – божьему оленю
неважно, где его (с)пасут

любящий водку холодную пивом запить,
съесть из камней с полужилами золота нить,
чтобы потом на змеиных коленках полезть
в яму без дна и без стен (это времени месть,
что уже год без пространства живёт, как вдова
без мужика)… он пытается сеять слова
в воздух чуть тёплый с утра. посевной пузырёк
пахнет, как после соития старый хорёк.
птиц он на помощь зовёт: ведь у каждой по шесть
крыльев, и ангел-спаситель выносливый есть

сгустилась тьма, и он на ощупь
шёл дальше… воздух возмутив,
из тел окаменелых роща
возникла на его пути,
и хлынул дождь, и он заплакал,
а может, просто сделал вид…
когда его сажали на кол,
он крикнул: «голова болит!»

и тот пришёл, и тот оставил
следы, а этот улетел
и не оставил: он – не павел.
томились ангелы без тел,
и были все они в сметане
прозрачной – с первого глотка…
стоял в углу гнилой титаник:
его продали с молотка