Владислав Шуршалов - Поэтический конформизм

Смеются тимпаны и флейты в лесу.
В неистовстве топчут менады траву:
Расставив певца ритуально останки,
Над клочьями босо танцуют вакханки.

Заплакали звери, цветы и деревья,
Склонились над телом поэта Орфея,
Дриады и нимфы рыдают, скорбя,
Из ран отпила, насыщаясь, земля.

Восстали туманы из горных щелей,
Процессия духов лесов и полей
Спускается плавно вдоль речки Гебра,
Где плачет кифара по смерти певца.

Про смерть говорят – одинокое дело,
Но сонмище духов на гору летело,
И всё нарастал их сомнический гул,
Пока раздавалась мелодия струн.

Душа отлетела и бросилась в тени:
Среди асфоделий с любимой своею
Блуждает по сумраку троп кифаред —
Несчастный влюблённый, великий поэт.

Идиллия образа, мысли, мечтанья,
Соткал кто тебя из невидимых нитей?
Художник устал от бесплодных наитий!
Как рад, что прийти изъявила желанье.

Я вижу сквозь окна искрящихся глаз
Тревожное небо, морские просторы…
Портреты твои во мне сеют раздоры —
Нет красок таких, чтоб воскрес сей алмаз!

Я пальцем водил по акриловой коже,
Но разве сравнится бумага со сном,
Где вместе с тобой, опьянённый вином,
Кричал от любви, доводимый до дрожи?

Сгорает фитиль, после тает свеча.
За ними бесследно сгорит моя тога…
Исчезнут портреты в мгновение ока
Той девы, что мною была создана.

Быть в центре восточной цикличности,
Стать пагодой Русской клоаки.
Культура по духу трагичности —
В подъездах рисуют не маки.
Собрать бы себя по кирпичику,
Бойницы чтоб были и флаги.
Принцесса с красивеньким личиком.
Подвалы с бочонками браги…

На деле осколки Пальмиры
Впиваются пылью,
Танцуют сатиры
Средь знойной Сирийской пустыни,
Пока ты Нагайной в квартире
Отбросил атласное платье,
Как кожу, с прекрасной «Изиды».
Читаешь, сбиваясь, заклятье
Под шёлковой тканью-эгидой.
И кто-то, расставивший мины…
Умело по телу…
Коснулся – и взрыв!

И все вперемешку картины
Культуры «resistance passive».
Планета, картонкой на нитке,
Окрашена кисточкой в хаки —
И tabula rasa с поделкой по скидке
С лотка на опилки и палки.

И что мне востока цикличности,
Исландские древние саги?

Мне страшно и в этой обычности
Рукой
Вырисовывать
Маки.

По мрамору узких ступеней,
Средь белых, как соль, балюстрад,
Втекаешь, как озеро мнений,
В искусственно созданный ад.

Покинув музейные стойки,
Завидев родные места,
Рождается возглас неловкий —
Куда же ушла красота!?

Реальность ударит кастетом —
Попробуй, как лист, не упасть.
Врезается в кости монетой
Ладья, что несётся топтать.

В ней образы сотен картинок,
В них: Берия, Освальд, Исса
И главное слово из льдинок,
Что зрячему режет глаза…

А мы, будто Миллиган, копим
Пластины надёжной брони,
Но мир обломает нам копья —
Тевтонцам мы ляжем сродни.

Попытки забудь оправдаться,
Пред вечностью мы – пустота,
Но как же приятно признаться,
Что вечность – и есть Красота…

Любить рождённый поэт
Героя создал страдать.
Сердец горячих дуэт
Теперь мне как обуздать?
Душой и телом сплотить,
Могучей статься горой?
Поэт, чья цель искусить.
С мечтой о смерти герой.
Из кубка выпить вина,
Из чаши вылакать яд,
Ножи вонзая в себя
В кругу мулаток наяд.
Богов я проклял эфир,
Пока пытался создать
Для двух свой собственный мир,
Готовый их обласкать!
Моих стараний итог,
Что как для бедных Офир,
Они, шагнув за порог,
Сожгли, как старый трактир…
Без сил сражался один,
Любви пужался другой.
И каждый словно хитин
На теле вырастил свой —
И вот мне маски не снять,
Гора покрылась золой:
Поэт решил умирать,
А с ним ушёл и герой…

Заполнен блокнот: имена, адреса,
Стихи, попадаясь, мозолят глаза.
Ощупал устало пустынный карман…
Сегодня диета: питает брахман.
Под звуки дождя старый город уснёт.
Иду в тишине – тишина не идёт.
Виню в этом осень: «Ты жёлтый дурман».
И всё не моё. Не для нас. Всё обман.
По рельсам брести в неизвестность тоски.
Сказали мне: «Ты озверел без любви».
Мерило добра от меня убери —
И дай мне дойти до заветной черты!
Шумят поезда и под пяткой листва:
Спешат от стилистов к юристам друзья.
Немного поник. Зашиваю карман.
Осенний каприз запираю в чулан.

За окнами птицы поют о далёком.
Смотрю удивлённо, с беззлобным упрёком.
Под горкой из хлама всплакнуло добро:
«Я больше не модно – смешно и старо!»
Старо, будто мир. Его нервы, как нити —
Со злости клубок этих нитей не рвите.
В далёком углу, среди разного хлама,
Оставим стоять, отлучая от «храма» —
Авось пригодится добро то кому,
От нас заберут и научат уму…

Мы строим эпоху, клюём на прогресс —
По небу несёмся, как нёсся Мельес.
Лавируем между туманных созвездий,
Находим угрозы внушительных бедствий
Для цикла коллизий из дней и ночей,
Не зная, есть сколько к загадкам ключей…

А птицы поют на своём за окном.
Нескромная песня о вечном, земном.
Под горку из хлама к добру лезет мир.
Я даже подумал – не влезть ли мне к ним?..

Заштопаны грязные брюки.
Распороты ветками руки;
В объятья притягивал звёзды,
В вороньи укладывал гнёзда.

Смеялись дрожащие банки,
Царапали тело с изнанки:
«Пустым занимаешься делом!»
Но это его не задело.

Распятый, привязан верёвкой.
Застыла улыбка с издёвкой;
Над кем про себя он хохочет?
Над птицей иль мной? Чего хочет?

Не мог у него не спросить:
«Свободно не хочешь бродить?
Повсюду летать будто птица?
Что если твой крест – не граница?»

«Нашедши в полях свой удел —
Хочу от звезды слушать трель!
Зачем мне свободы крупица,
Коль ей не смогу насладиться?»