Богдан Агрис - Паутина повилика

© Б. Агрис, 2021

© В. Шубинский, предисловие, 2021

© О. Балла, послесловие, 2021

© Ф. Данкевич, рисунок, 2021

© Г. Власов, фотография, 2021

© Центр современной литературы, 2021

Судьба Богдана Агриса необычна. Родившийся в 1973 году, этот поэт должен был дебютировать одновременно с Игорем Булатовским, Андреем Поляковым, Марией Степановой, Полиной Барсковой – а дебютировал четверть века спустя вместе с теми, кто на четверть века моложе. Но дебютировал – совершенно «готовым», «взрослым» поэтом, принадлежащим по существу своему биологическому, а не литературному поколению. С великолепным и легким техническим умением, изощренностью, культурой стиха, которая когда-то никого не удивляла, а сейчас иных почти раздражает у дебютанта, но и с тем, что в центонные 90-е было дано немногим, – собственным языком. Которым он за два-три-четыре года и написал то, что могло писаться все эти двадцать пять лет.

На самом деле я, конечно, упрощаю. Философ (преподаватель философии) по специальности, Агрис писал «для себя» и в молодости. Потом, после долгого перерыва, он вернулся к поэзии – и уделил много внимания тому, чтобы изучить изменившийся «культурный контекст» и найти в нем свою нишу. Путь, пройденный им с 2017, когда я от критика Кирилла Анкудинова услышал его имя и его стихи, огромен.

Поздние дебюты (как у Анненского, у Кузмина) по-своему полезны. Человек оказывается сразу в двух хронологических измерениях. А многомерность всегда на пользу. Сейчас это особенно важно и болезненно, потому что мы, возможно, живем на сломе больших поэтических эпох. То, что нарабатывалось с 1950-х годов, отработало полный цикл и дожило до осени – поколение, дебютировавшее в 1990-е, было именно «осенним». А дальше приходит новый язык и новые люди, связанные с прежними очень сложно и неоднозначно. Поэтому голос «старого» человека, начинающий полноценно и как будто без оглядки на изменившиеся времена звучать сейчас, в особенно уязвимом положении. И не потому, что он рискует услышать от формальных литературных сверстников сакраментальное «ОК, бумер», – а потому, что он обречен на известное одиночество. Я не о практической стороне дела сейчас (Богдан Агрис человек активный, общительный и легко нашедший место в литературном процессе, его первая книга была замечена и оценена, о нем спорят, что очень редко случается). А о том, что затруднен непосредственный диалог. Даже с, казалось бы, близкими по духу и типу авторами, дебютировавшими после 2000 года. Они (скажем, Алла Горбунова, Василий Бородин, Дмитрий Гаричев) и близкие, да в ином воздухе живут, иначе дышат.

Но если уж мы заговорили о собственном языке, то вопрос в том, каков этот язык. Что ж, попытаемся описать его поподробнее.

Вот, пожалуй, характерный образец:

В свое время у Гарри Каспарова спросили, выиграл бы он у великого шахматиста XVIII века Филидора. Каспаров ответил, что у Филидора выиграл бы даже современный перворазрядник. Но это не значит, что он лучший, чем Филидор, игрок: просто он знает больше дебютных вариантов. Агрис великолепно владеет техникой дебюта. Мало кто так глубоко усвоил тот набор возможностей, который дает традиция. Тонкие интонационные цитаты – от Тютчева до Юрьева – намекают на это усвоение. Но дальше… дальше идет сдвиг, структурный надлом мира. И этот сдвиг достигается уже собственными средствами. «Покатый клест», «подмороженный клев» – что это, о чем? Постепенно мы начинаем это видеть, и изнутри видения мир становится иным. Из разного, барочного, богато, по-мастерски украшенного – почти прозрачным, призрачным.

Проблема тут, собственно, одна – в самовоспроизводимости этого личного языка, в возможной автоматизации приемов, в том, что богатая фактура стиха может стать непроницаемой для дыхания. И это возвращается снова и снова, на каждом новом уровне. Вот, казалось бы – поэт ушел от той гладкописи, которую одно время принято было называть «постакмеизмом», стал работать с нетривиальной пластикой, с более сложной системой языковых регистров. Ан нет – и это начинает окостеневать и тиражироваться. Оксюморонные определения? Ничто так быстро не автоматизируется, как они. Чем богаче инструментарий поэта, тем необходимее поиск нового. Особенно сейчас, когда ничто не работает само, когда любой традиционный прием нуждается в обосновании. Нельзя, например, просто писать ямбом, не зная, зачем и почему делаешь это. По крайней мере – не ощущая. А иначе – склероз стиха, накопление в его сосудах скверного холестерина.

Пока, однако (и слава богу) происходит другое: самые последние стихи Агриса живее, смелее, точнее и оттого легче прежних. Движение от первой ко второй книге тут отчетливое. Завидная, но небезопасная творческая продуктивность пока помогает, а не мешает. В стихах появляется ветер, появляется быстрое дыхание, разгоняющее вещи и просветляющее плотный мир.

Агрис – мастер, но не хочется видеть в нем только изографа из русского XVII века, строгановской школы, виртуоза позолоченных мелочей или изощренного резчика по дереву. Он умеет быть таким, но умеет быть и еще много каким – беспечным и отчаянным, злым и саркастичным. Вот-вот он вырвется, кажется, из своего тончайше украшенного мира, сохранив его лишь в себе на молекулярном уровне, и отправится… куда?

А что такая поэзия не всегда нравится особам, помешанным на «актуальном», или читателям, ждущим от организованного текста личной исповеди, – так и не должна нравиться. Завтрашний день в искусстве создаем мы своей работой – и в первую очередь те из нас, кто не бежит за модой и толпой. Именно в последних стихах Агрис становится очень современен, не потому, что приспосабливается к современности, а потому, что создает ее новую (собственную) версию. Не потому, что перестраивает свой дыхательный аппарат под воздух 2020-х годов, а потому, что меняет под себя состав этого воздуха. Что, собственно, поэт и должен делать.