Сергей Ильин - Тонкий холод. Книга баллад

Вечер на город ложится опять:
знак, что пора выходить погулять,

бьют четвертями на церкви часы:
вечного с сиюминутным весы,

вторит им в свете фонарном ручей:
он и божественный, он и ничей, —

каждый нас нудит живой водоем
вспомнить в сем мире о месте своем.

Меньше по улицам ходит людей:
коронавирус, как в сказке злодей,

снадобьем страха их воли лишил
и – в одиночество всех заточил,

впрочем, не всех, и жива еще честь:
даже без масок прохожие есть, —

то ли чумной совершается пир,
то ли подменивают этот мир.

Пес – черней сумерек – мимо бежит:
палка в зубах его косо торчит,
тут же хозяин его впереди:
хром, кособок, с головой на груди,

грация и соразмерность в одном,
то, чего близко не видно в другом, —

словом, и здесь возникает вопрос:
кто из них к Высшему дальше пророс.

С ними со всеми и я к рубежу:
определить, кому принадлежу,

плотно придвинут, как к целому часть,
стало быть, некуда даже упасть,

но исключен однозначный ответ:
близок мне сумрак, но близок и свет, —

так в поглотившей все крайности мгле
я, как по небу, иду по земле.

Если однажды, быть может, в пути
вы пожелаете к другу зайти,

коего много не видели лет —
так получилось: вот весь и ответ —

пусть будет в этот момент ваш девиз
сделать приятелю славный сюрприз:

то есть заранее не позвонить,
чтоб тем сильнее его заключить

можно вам было в объятья его
прямо в дверях – не сказав ничего, —

и неожиданный этот визит
в вашу бы дружбу такой профицит

разом привнес – и без всяких трудов —
что вам хватило б на много веков,

но… все решила входная та дверь,
перед которой стоите теперь

вы – и по странности пару минут:
неудержимо секунды идут, —

и как песок из песочных часов,
ваша решимость уходит без слов

в старую дружбу слегка постучать,
но это может одно означать:

просто не хочет закрытая дверь,
чтоб открывал ее кто-то теперь,

хочет сегодня покоя она:
одушевленность вещей в ней видна, —

вы же… зайдите хоть завтра опять,
можете также годок подождать:

несостоявшийся этот визит
в дружбу меж вами не внес дефицит,

ибо она, как вращенье планет,
чудно свободна от встреч и от лет, —

дверь-то, как видно, смышленой была,
если свободу понять ту смогла.

Если хотите вы друга
старого повидать,
ибо душа ваша просит
что-то, но – досказать, —

вот только друг переехал:
вам не узнать куда,
и встреча ваша померкла,
точно в небе звезда, —

подумать вам, может, стоит:
есть ли еще в живых,
тот, с кем вы ищете встречу —
иль он в мирах иных, —

при этом второстепенен
фактов простых расклад,
зато ваша мысль настроит
душу на новый лад, —

покажется вдруг вам странным —
кто вас о том просил? —
отныне искать вам друга
не покладая сил, —

легкость ведь правит сим миром:
легче всего в нем свет —
после него ж вашей мысли
ничего легче нет, —

и разве что вескость сути
вам придется учесть,
что, как стрелу, оперяет
в вас спешащую весть, —

и если она так важна,
то уже не беда:
где ваша случится встреча,
как, впрочем, и когда, —

закономерность я эту
часто мог наблюдать,
она меня научила
главному в жизни – ждать.

Ярмарка в городе под Рождество:
детское в сути своей волшебство.

Звезды мерцают как ласковый взгляд —
близкие так меж собой говорят.

Высь, точно сцена в антракте, темна —
ждет продолженья спектакля она.

Четок рентгеновский снимок луны —
компас она в путешествия-сны.

Да и тревожащий ход облаков —
под Рождество он совсем не таков.

Нынче у неба особая стать —
стало оно как рукою подать.

Странно: в конце первой трети зимы
вы в эпицентре мороза и тьмы

плотно одеты в уют и тепло.
И на душе, как от свечки, светло.

В лицах игрушек блаженство и свет —
сладко евангельский спит там сюжет.

Ангел, Мария, Иосиф, волхвы —
тысячу раз всех их видели вы.

Но – не успели они надоесть:
может, и вправду, благая в них весть?

Или их с нами совместная грань —
только традиции вечная дань?

В общем, на данном этапе пути
смысл в инфантильности нужно найти.

Всякий немного печален конец,
пусть в нем и делу любому венец.

Только к началу спасает нас бег:
чисто оно от печали, как снег.

Детство – начало всех наших начал,
в нем наш по жизни последний причал.

Хоть мы и к старости телом плывем,
к детству глубинным сознаньем идем.

Вот только детство в аспекте таком
не назовешь инфантильным цветком:

слишком субтильно его вещество,
грубо на фоне его Рождество.

Это и шепчет любому из нас
сердца его безошибочный глас:

святости празднество не лишено,
но, как и все, преходяще оно.

Скоро, как водится, Пасха придет —
тонкая в сердце тревога войдет.

Будет тревога по званью такой,
как и рождественский светлый покой.

То и другую вместить нам нельзя:
это и есть неземная стезя.

В сущности и без каких-либо «но»:
в деле господнем так быть и должно.

Снова я в мюнхенском еду метро —
чую свое и людей здесь нутро.

Дух требушиный природы людской
ноздри щекочет, как в лавке мясной.

Рядом со мною старушка сидит
и – незаметно на негра глядит:

трудно под старость ей нечто принять,
что она просто не может понять.