Array Антология - Зимние сны

Рука ведёт перо с нажимом,
и пальцы сжаты, как тиски.
Училка из старорежимных
в костюме строгом у доски.

В тетради сохнет промокашка,
вся комната светлым-светла.
Чернильница-невыливашка
из синеватого стекла.

Её несу с собой в портфеле
и на́ дом заданный урок.
А на моей лежит постели
мой кот, свернувшийся в клубок.

Зиме конец. Но обморозил
в начале марта уши он,
занявшись половым вопросом,
поскольку молод и силён.

В сарае громко квохчут куры,
им снится летняя трава.
Из печки, как из амбразуры,
стреляют искрами дрова.

На кухне стол едой не блещет:
картошка, яйца, серый хлеб.
Мы верили, что будет легче,
не ведая духовных скреп.

С утра соседи варят бражку,
начав предпраздничный забег…
Чернильница-невыливашка.
История. Двадцатый век.

Не стремящийся к путешествиям,
побывать кое-где успел,
восполняя для утешения
в географии свой пробел.

Часто стопы туда вело мои,
где не только пейзажу рад —
к древним древностям Каталонии,
ко святой горе Монсеррат.

Словно гусеница зелёная,
полз скрипучий фуникулёр
на вершину, к зубцам изломанным,
в монастырский широкий двор.

В храме лестница вверх кручёная,
там, печалясь за алтарём,
восседает Мадонна чёрная
в одеянии золотом.

Принимает чужие горести,
становясь от них всё черней.
И как будто под ношей горбится,
сострадая слезой своей.

Божьей Матери взгляд блуждающий —
к ней людская течёт река.
Если выше – скажи, куда ещё,
в даль неясную, за облака?

Обещаю не ныть, не плакать,
просто сдать проездной билет —
возвращаться в свою Итаку,
чтоб проститься с ней, смысла нет.

Там, где шлялось беспечно детство,
там, где юность любовью жгла,
не осталось теперь наследства —
ни корней родных, ни ствола.

Только в дальнем краю несытом,
долгом связана, как венцом,
спит под памятником гранитным
мама рядом с моим отцом.

До войны была черноволоса,
но под страшной бомбёжки вой,
из вагона с детьми с откоса
спрыгнув, стала в момент седой.

Я родился в сибирской стуже,
начинала зима разбег.
Белый свет мне ворвался в душу,
как декабрьский пушистый снег.

Память мало что сохранила —
оказалось время сильней:
что-то стёрло, а что-то скрыло
в беспощадном мельканье дней.

Смутно помню кусты сирени,
двор зелёный, барачный свод
и в скворечнике столпотворенье,
и под окнами огород…

Ни двора, ни птиц, ни барака —
молча прошлому вслед гляжу.
Возвращаться в свою Итаку —
путь к последнему рубежу.

Раньше сидел по ночам,
тупо склонясь над тетрадью.
В самом начале начал,
там, за невидимой гранью.
Словом терзаясь и злясь,
долго вымучивал что-то.
В сон опасаясь упасть,
утром бежал на работу.
Выдохнул, думал, строку —
душу кому-то зацепит:
юноше и старику,
девушке, даме в расцвете.

Сплыли надежды, как сны.
Жизнь – неразгаданный ребус.
Песни ещё здесь нужны,
что здесь в стихах за потребность?
В прошлые годы броски,
поиск несбыточных целей.
Приступы чёрной тоски,
жалкой на самом-то деле.

Нынче и зимы-то не бывало,
и её теперь уже не ждём.
Северное небо набухало,
но не снегом, а всегда дождём.

Ураган обламывал деревья,
воду взбудораживал в реке.
Потрепал изрядно город древний
и пропал, беснуясь вдалеке.

А весна появится, капризна,
свет неся высокого венца.
Краткая, но не короче жизни,
той, что нам осталась до конца.

Закатное солнце повисло над лесом,
купая лучи за зелёной стеной,
и облаком серым, как дымной завесой,
скрывая побег свой с работы дневной.

Ещё не витает над нами прохлада,
и воздух остаточным жаром палит.
И кажется, скоро шестая палата
нам боль головную одна утолит.

Но быстро пройдёт беспощадное лето:
трава порыжеет, а в небе – темней.
Горячего времени песенка спета,
как жизни бездарной и глупой твоей.

Сникли фотографии в альбоме,
что давным печатались давно.
И теперь осталось в старом доме
лет минувших смутное пятно.

Хоть его проветривай, хоть стисни —
фото не становятся ясней.
В каждом взгляд уже ушедшей жизни,
в каждом звук почти забытых дней.

Блеклость и размытость чёрно-белых,
с цветом неестественным цветных.
А когда-то с них душа глядела
всех друзей, знакомых и родных.

Время потрудилось, постаралось,
чтобы с прошлым связь разорвалась
и в альбоме медленно стиралось
то, что помнить надо бы сейчас.

Потому что в лицах и фигурах,
в складках напряжённого чела
отразился дух эпохи хмурой,
той, в которой наша жизнь прошла.

Всё ж бумаги хрупкая основа
сохранила чей-то светлый лик.
А вот снимки века цифрового
можно пальцем уничтожить вмиг.

Так что пусть на памятных страницах
под обложкой дольше проживут
горя испытавшие сторицей
и счастливых несколько минут.

Снова день сгорает, как свеча,
в темноту стекает, утомлённый.
Не суди о прошлом сгоряча,
ты его наследник и поклонник.

Но по правде, я давно устал,
над минувшим раздвигая тучи,
чтобы возвести на пьедестал,
что-нибудь из древности дремучей.

Вроде смог о чём-то рассказать,
где-то сносно, где-то слишком скудно.
А теперь себя мне не узнать:
замолчал, то хмурясь, то тоскуя.

Кажется, всё близкое, твоё,
не спеша написано и честно.
Но кому сегодня интересно
наше стариковское нытьё…

Потускнел тех лет иконостас,
так зачем же на него молиться.
Будем жить и здравствовать сейчас,
расправляя сморщенные лица.

Осень в тёплом свете октября
головой качнула златокудрой.
Может, в прошлом бродим и не зря,
но живём, вставая с новым утром.