Никита Брагин - Сансара. Поэзия XXI века

В каждом кристалле,
будь то кварц или циркон,
мерно стелется тонкая ткань времен,
прах потухших вулканов, пыльца пшеницы.
Стоит скалу потрогать – она горяча,
словно священный воск. Этот мир – свеча!
Божий огонь листает летописей страницы…

Всю полноту ощущаешь,
руку на камне держа…
Из глубины исходя, с тобой говорит душа
этой дивной Вселенной, этой плоти и крови,
и мириады пылинок, и мириады звёзд
в сути своей едины,
и Время ищет свой хвост,
словно телёнок ловит сосок коровий.

Не палитра важна,
не изящные абрисы,
а неспешный процесс творения.
Пусть душа раскроется парусом,
расцветая над тернием.

Пусть наполнится парус
океанским дыханием,
и удержит, и понесёт его,
словно свет мироздания,
берегомый медовыми сотами.

И миры неизведанные,
как созревшие ягоды —
ты находишь их, радуясь,
в рукавах оживающей радуги —
на ладони твои они падают!

И душа твоя – вся в движении!
Неразлучны игры и таинства —
вьются чувства,
как птички весенние,
словно змеи, мысли сплетаются.

Между звёздами и пучинами,
между болью и созерцанием
сокровенная, неизъяснимая
жажда творчества, бездна знания.

Словно шарик рудракши,
в прозрачную воду упавший,
капля крови на тающем льду…
Словно тёмное пламя
за вечерними облаками
отпускает на небо звезду.

Словно жажда творения
переплавилась в боль и терпение,
и твердеет как ярая медь,
и рождается смыслом и образом,
и твоим воплощается голосом,
и зовёт – пробудись и ответь!

Увидев Кришны шарик масляный
(гранита глыбу на граните),
его раскачиваешь мысленно
планетой на прозрачной нити,
и небосвода хрупкий колокол
вздохнёт ответным гулом бронзовым,
и треснет, рассечённый молнией,
и вспыхнет огненными розами…

А рядом, на гранитной плоскости
(на русской горке ледяной…),
детишки, соревнуясь в ловкости,
разглаживают шар земной.

Над пыльной и жаркой площадью
кружат угрюмо стервятники,
и прядают потные лошади,
измучены жадными мухами.
Кругом толпа каждодневная,
а истина – в образе Бога…
Его отражение гневное
знакомо как ужас и смерть.

Землистые руки крестьянина
воловьи рога изукрасили,
и в сердце, печалью израненном,
открылись ворота железные,
и Бог, обвиваемый коброю,
глядит, упоённый покоем.
Его отражение доброе
знакомо как свет и любовь.

Дерево, ставшее лесом,
семя твоё проросло
в давние детские годы
того, кто стал Просветлённым.
Много дождей отшумело,
много лун отцвело —
крона твоя как небо,
сотни стволов – колонны.

Нет многозначнее символа,
образа нет смелей
для источника моря,
Духа, родившего души,
для единственной пристани
тысячи кораблей,
для водопада зелени
в пожаре великой суши.

Лист пробуждается светом,
и тянется как дитя
к своему родителю – солнцу,
одному для несчетных листьев.
В тихой тени этой кроны
духовный свет обретя,
найдешь единую правду
во множественности истин.

Вселенную вместила глыба храма,
где в каждом камне стон первопричины,
где лингама иссиня-чёрный мрамор —
вместилище космической пучины,
где сном цветов струятся ароматы,
и чувственны, и девственно-чисты,
где мы с тобой неслыханно богаты
стихом любви на свитке нищеты.

А свиток воплощается в граните,
поднявшемся из лона океана,
и пламенеет в сердце и в зените
сокровище, не знавшее чекана,
и, загораясь охрой и шафраном,
на грудь земли ложатся вечера,
и засыпают кроны и лианы
под россыпью ночного серебра.

Всей силой сознания,
всей музыкой, сердцем слышимой,
прошу подаяния
у Всевышнего.
Прошу, внимаю и чувствую,
что всё свершится,
слова безыскусные
вернутся сторицей,
ведь самое лучшее
ещё не встречено,
а сила Сущего
превыше вечности.
Дай мне терпения
узнать любимую,
хранить творение,
любить творимое.

Даже богам не под силу
капли твои отыскать
в пенных волнах океана!
В них ты от века струилась,
в них ты и ныне течёшь, осиянная
ночью – луны серебром,
днем – светозарного бога
золотом. Жизнь порождая в воде,
ты в пузырьках этой пены
и в лужах на торных дорогах,
в каплях дождя и в тумане рассветном, везде,
где расцветает, как лотос,
сердце любимой,
где птицы и звезды танцуют,
в неумолкающих ритмах
и ненаглядных красотах,
в миге счастливой слезы и вечности поцелуя.

Будь я художником,
я стал бы ловить в облаках и горах
неповторимое и невозможное,
объединившее пламя и прах.

Будь мои пальцы
способны чувствовать нежное,
я стал бы скитальцем,
идущим за водами вешними.

Я искал бы образы,
и лучший, один из тысячи,
был бы попросту
в сердце моём высечен.

Будь моё сердце
способно и в старости чувствовать,
я ждал бы за смертью
музыку слов безыскусную.

Чтобы она напела мне,
как тёплым вечером
за облаками белыми
вечность встречена.

Танец начинается так плавно,
так спокойно, словно на рассвете
листьями шуршит прохладный ветер
по приотворённым ставням,
а вдали, из пепельного моря
тихий свет скользит по тёплым водам —
сонная улыбка небосвода
растекается, и вскоре
всё объято солнечным дыханьем —
ветер и волна, огонь и мрамор
над тобой вздымают своды храма,
всё в порыве созиданья!
Сердце бьётся, сотрясая горы,
плачет небо, наполняя реки,
подземелий каменные веки
отомкнутся скоро!
В круговерти солнце и светила,
звёзды опадают лепестками,
пробуждаются такие силы,
что крошится камень,
и вот-вот… но усмири дыханье,
чтобы Землю не столкнуть с орбиты,
и укрой своей воздушной дланью
водопады и граниты.
В мирной тишине над колыбелью
заново родившейся Вселенной
пролетает перелив свирельный
вдохновенно.

В чреве тёмного моря
рождается огненный бог,
небо тихо горит,
пеленая его облаками.
В обретении речи
со слогом смыкается слог,
в обретении музыки
капли дробятся о камень.

Потрясённо молчишь,
только видишь сквозь мёд и елей
зыбкий призрак челна,
и на нём рыбаков силуэты,
а малиновый купол
растёт всё смелей и светлей,
и вода разгорается,
кровью небесной согрета.