Андрей Саенко - Автор пожелал остаться. Неоконченное продолжение

А что теперь? А то же, что и прежде.
А прежде что? Всё то, что до того:
Стучаться в двери, верить лишь надежде,
И знать, что не изменишь ничего.

За подготовкой к громким медным трубам
Прошли и сорок три и сорок пять,
Чтоб пояснить, где ласково, где грубо:
Предписанного нам не избежать.

Но унывать причины я не вижу,
Как та лягушка, что, упав в кувшин,
С надеждою взбивала масла жижу
За упокой подружкиной души.

И всем должно быть безусловно ясно:
Надежда есть, когда её и нет —
Взбивай руками воздух, словно масло,
Чтобы однажды вылететь на свет.

Подобно тому, как лежал на диване Обломов,
Стараясь покой свой и самую сущность сберечь,
Цементом лежит на истории русская речь,
Скрепляя пласты разномастных эпох и разломов.

Пусть где-то не помнят
российских смешных медвежат,
Но как бы чужие края не казались просторны,
Куда ни посмотришь —
повсюду славянские корни,
Где пальцем ни ткнёшь —
всюду мёртвые наши лежат.

Они разгоняли тяжёлые грозные тучи,
И думали с людом простым в унисон об одном,
Хоть многим кириллица
кажется странным письмом,
А русский язык – непонятным набором созвучий.

А после, когда отпевали войны соловьи,
Оставив зарубкой звучание русского слога,
Вела их прямая к родимому дому дорога,
Где можно без жестов друг другу сказать о любви.

И в городе шумном
и в тихой крестьянской глуши
Улыбку блаженства с лица отереть не просите:
Я счастлив уж тем, что великого слова носитель, -
Живой бесконечной светящейся русской души.

Ах, кассеты мои, кассеты,
Четырёхугольные сёстры,
Сколько было на вас напето,
Чисто, искренно и серьёзно,

Сколько вами чудесных песен
Было выучено навечно…
Да минуют вас тлен и плесень,
В этом времени быстротечном!

Дорогие подружки с лентой
В цвет молочного шоколада!
В мёрзлый век цифровых агентов
Придыханья шумов не надо.

Но в звучаньи, вокруг разлитом —
В цифре дёготной мёда ложка:
Всё манит меня, как магнитом,
Намагниченная дорожка.

Похоже, я плохой поэт определённо:
Я не страдаю от любви неразделённой,
Я не меняю жён на тех, что помоложе,
И не кладу подруг в супружеское ложе.

Я не предрасположен к пагубным привычкам,
Я не предрасположен смысл отдать кавычкам
И не веду себя как именитый автор,
Слагая о запретном хитрый строй метафор.

Я не принадлежу
к различным секс-меньшинствам,
И не согласен с тем, что Сталин был фашистом,
Я не сторонник, но и не противник власти,
В моей крови всего лишь гран еврейской масти.

Я не стремлюсь любить Россию на чужбине,
Мне не поставлена дилемма «или/или»,
Я не ношу платков и губы не помажу,
И в телевизоре мой профиль не покажут.

Пусть о мирском поэту думать не пристало,
В мирских заботах я, лишь только солнце встало:
Хоть без работы не сижу, но очень даже
Люблю удачно сэкономить в распродажи.

Вот так оглянешься и понимаешь точно:
Никак не вырасти стихам на этой почве!
И что бы там из-под пера уже не вышло,
Известно всякому: поэт я никудышный.

А я в поэты вовсе не стремлюсь, пожалуй.
Ты в белый стих мой прозаический пожалуй,
Почувствуй ритм,
почувствуй рифму и размерность,
И поэтическим святым канонам верность.

Не тот поэт, кто пьёт – он поступает глупо,
Не тот поэт, кто член писательского клуба,
Не тот поэт, кто слово в книги облекает,
А тот…
… Давай-ка чаю! Самовар вскипает!

Майскими косматыми вечерами
За столом меж сыном и дочерями
В городе, который не потеряли,
На земле, которую сберегли,
Я сижу и слушаю разговоры,
Смысл не ясен мне до конца которых:
Скрыл надёжно сленга и стёба ворох
Суть того, о чём говорят они.

Веселятся дети и байки травят,
Жить, любить, смеяться и верить вправе,
И ответом шумной родной ораве
По душе расходятся кружева.
Им война – что нам продразвёрстка с НЭПом,
То, о чём никак не расскажешь рэпом,
Что-то из времён, где ни разу не был
Ни ты сам, ни чья-то душа-жива.

Я напомню вновь, если будет место,
Из чего у них получилось детство,
Из какого слеплены с ними теста
И отцы, и деды, и вся страна,
А они дождутся конца рассказа,
И, хотя меня не прервав ни разу,
Перейдут на прежние темы сразу,
И исчезнет, чуть промелькнув, война.

…Вечер словно нехотя катит к ночи,
В фиолет лазурь переплавить хочет,
Хоть вдали чужая гроза грохочет,
Засыпают дети и видят сны.
Пусть они их даже с утра не помнят,
В памяти лишь клочья, обрывки, комья,
Но без них не стало б того застолья,
Как не стало б мая и всей весны.

Катясь с горы, растёт в лавину снежный ком,
С годами крепче лишь становится вино;
Дочь назвала на днях любовно индюком
За то, что отдал не на скрипку – на фо-но.

Курносый нос, хвосты и пара нежных рук,
И озаряет мир за вторником среда,
Но вот ты узнаёшь, кто именно индюк,
И жизнь уже не будет прежней никогда!

Хоть костьми в муках творчества ляжешь,
Хоть отправишься лично на взлёт —
Никому ничего не докажешь
И никто ничего не поймёт.

Пусть сливаются в аплодисменты
Одинокие прежде хлопки, —
Ты всё менее ценишь моменты
Этих лишних движений руки.

И со временем примешь как данность
По наитию иль по уму:
Сколько б лавров тебе не досталось,
Это нужно тебе одному.

Это правда особого рода,
Это смысла лишенный поход.
И бессмертие здесь, и свобода,
И стремящийся в вечность восход.

Просыпаюсь. Первое, что вижу,
Где-то в небе веселы, свежи,
У порога Господа, не ниже,
Бреют небо острые стрижи.

С озорным и звонким перекликом,
Ни борьбы не зная, ни тоски,
Явятся и исчезают мигом,
Рассекая воздух на куски.

Я оденусь. Выйду на работу.
День, завянув, упадёт к другим,
Сжавшимся в просроченные шпроты —
Серой повторяемости гимн.

Сколько предстоит ещё не сделать?
не суметь? не крикнуть? не прожить?
Где она берётся, эта смелость —
Резать то, что невозможно сшить?