Array Антология - Лепесток за лепестком

– Почему же сейчас ты не с ними?

– Не перебивай, это долгая история. Если хочешь, расскажу все подробности.

– Я не желаю слушать твои подробности!

– Ну хорошо, ладно. Не кричи на меня…

Кон Формен еще ниже склонил голову и проговорил еле слышно:

– Они погибли.

– Погибли? – Агесандр привстал в постели. – Но почему?

Формен отвечал еле слышно, не поднимая глаз:

– Дело в том, что солнце… Они ему поклонялись как богу.

Солнце было для них… символом совершенства, красоты…

– Что такое «красоты»?

– Красота? Это такое слово, они придумали его для обозначения всего, что им представляется совершенным. Всего, что приятно для глаз… как бы тебе объяснить… Они еще много слов придумали, которых ты не поймешь.

– Скажи, скажи мне их!

Кон Формен посмотрел сквозь окно. Уже наступали сумерки, солнце зашло. Зеркало моря еще держало в себе немного жаркого цвета.

– Смотри, – сказал Формен. – Вон там синее небо над морем.

– Что над морем? – не понял Агесандр.

– Высокий воздух над морем – это небо. Оно синее, это такой цвет. Цвет, понимаешь? У моря другой цвет, золотистый, и оранжевые полосы. И еще немного красных и желтых пятен… Пятно – это сгусток цвета.

– Сгусток цвета… – тихо повторил Агесандр. Он примолк, потом сказал с нетерпением. – Назови цвет дерева!

– Зеленый. Этого цвета очень много в горах, где живут… – голос гостя дрогнул, – где жили эти люди.

Агесандр вцепился глазами ему в лицо и долго молчал, прежде чем сказать наконец:

– Почему они погибли?

– По глупости. Они поднялись на высокую гору, чтобы стать как можно ближе к солнцу… И солнце сожгло их.

– Сожгло? – прищуриваясь, переспросил Агесандр.

– Да, – повторил Формен. – Сожгло солнце. Они сгорели в его лучах.

– А ты? – Агесандр еще больше сощурился. – Почему не сгорел вместе с ними?

– Потому что меня там не было. Я не пошел с ними на эту проклятую гору. – Формен заговорил торопливо, с каким-то неудовольствием. – Они оставили меня внизу. Сторожить вещи.

А сами ушли в гору, все ушли…

– Сторожить вещи? От кого сторожить?

– Ну… мало ли.

Агесандр недоверчиво поджал губы и несколько секунд разглядывал в упор Кона Формена. Потом тяжело откинулся на подушки и отвернулся.

– Ты врешь, – сказал он.

Воздух над морем загустел еще больше. Агесандру захотелось узнать, как называется этот цвет. Но он не стал спрашивать. Он ждал, когда Кон Формен встанет и уйдет. Он уже не думал о Формене, он думал о себе и о том, что будет завтра… Надо стерпеть унижение, надо выдержать… Когда разъяренная толпа станет кричать грязную брань, а с балкона Общественной Ратуши кто-нибудь из членов Великого Кворума провозгласит тираду вечного проклятия и приговор отлучения…

– Почему ты не веришь? – прозвучал в тишине хриплый голос. – Ты первый, кто не поверил моему вранью.

– Когда говорил, ты прятал глаза.

– Сам же просил не смотреть в твою сторону.

– Не имеет значения. Кроме того, в одном месте ты допустил оплошность. Сказал, что очевидцы живут в горах, а потом поправился: жили.

– Да, ты прав.

– Но это не главное. С первой минуты я понял, то ты будешь врать.

– Это почему?

– Потому что… у тебя такое лицо.

– Может быть, – согласился Формен. – Слепцы не видели моего лица, их я легко сумел обмануть. А тебя не проведешь.

– За эту ложь ты купил себе место в Обществе? Верно я понял?

– Да, верно! Ты догадлив, черт возьми! – Формен побагровел. – Я прожил с очевидцами ровно шесть месяцев, а потом пришел к великому Кворуму и сказал, что ненавижу солнце и раскаиваюсь, раскаиваюсь, раскаиваюсь… – Формен уронил лицо в ладони и умолк, переживая свое давнее унижение.

– Почему ты покинул их?

Формен вскинул искаженное гримасой лицо.

– Почему я ушел? Ты хочешь знать?

– Хотелось бы, – тихо сказал Агесандр. – Только без вранья. Если можешь, конечно.

– Ладно, скажу…

Кон Формен тяжело задышал. В его левом глазу нижнее веко вздрогнуло мелким тиком. Он заговорил, прижимая глаз пальцами.

– Потому что мне надоело, понял? Надоело!

– Не кричи ради бога!

– Надоело, – повторил Формен уже спокойнее. Не понимаю, как они могут так жить. Они все сумасшедшие. Солнце, солнце!

Носятся со своим солнцем… А сами спят почти на голой земле и жрут всякую дрянь, что бог даст. Рыбу, правда, ловят. Или тощего зайца иногда поймают в петлю. В общем, не сравнить с нашей жизнью…

– Постой-ка, – прервал его Агесандр. – В Конституции сказано, что страдание – заслуженная кара для всех, кто изменяет идеалам Тьмы. И вот ты пришел и сказал Кворуму, что все очевидцы погибли, что ты остался один, что тебе плохо, трудно, холодно…

Ну и отлично! Ты заслужил страдание – иди, уходи, страдай! Кормись от солнца! Так или нет?

– Да, так и было. Сначала меня прогнали. Сказали, что смерть очевидцев – справедливое возмездие за разврат духа и что я достоин той же участи… Через два дня я пришел опять и сказал им, что я сам себя ослепил и снова стал таким же, как все.

– И что же?

– Они совещались до вечера, а потом приказали повторить рассказ о том, как солнце сожгло очевидцев на высокой горе. Я повторил слово в слово. Они еще немного подумали и решили, что раз уж на всей планете не осталось ни одного очевидца, меня можно принять как блудного сына. Предупредили, что будут использовать меня для убеждения тех, кто вдруг утратит слепоту и соблазнится светом солнца. С тех пор прошло шесть лет, за это время многие прозревали, но меня не использовали ни разу. Ты первый.

– Ловко ты надул их.

– Да, притворяюсь слепым и живу как все люди. Никто не знает, что я могу видеть.

– Ты неплохо устроился.

– Что делать, – согласился Кон Формен. – Жить-то надо.

– Ты дважды предатель. Не думал об этом?

– Красивые слова, – Формен усмехнулся. – Зато у меня теперь теплый дом и хорошая пища. К тому же иногда вечерком бывает приятно посидеть на крылечке, посмотреть на красивый закат, на деревья… Сейчас как раз вишня цветет… Я на судьбу не жалуюсь. – Он помолчал, о чем-то размышляя. – А ты вот что, парень. Беги отсюда как можно скорей, если твердо решил видеть.

– Зачем же бежать? Это трусость. Когда меня будут проклинать и отлучать от Общества, я крикну им всем, что они дураки, что они слепцы, глупые слепые слепцы!

– Тебя не станут слушать. Этим ты еще больше разозлишь их – могут и покалечить.

– Тогда уйду молча. Пусть остаются и стучат всю жизнь своими тросточками. А я пойду в горы, встречусь там с очевидцами, буду ловить рыбу и зайцев, буду ходить на высокую гору… Я расскажу им о глупых и кичливых слепцах. И о тебе не умолчу, не надейся. Расскажу, как ты их предал.

– Ладно, как хочешь. Можешь рассказывать, мне от этого хуже не станет… И всё же обо мне ты будешь вспоминать с благодарностью.