Array Антология - Лепесток за лепестком

Город знал наперед
свою участь и ждал захвата.
Тогда декабрь
нанес свой удар…

Раз! И декабрь прибрал
туже в стужи кольцо
пыльный, стылый бульвар,
метров в пятьсот.

Талантливый генерал:
он легко покорил
проспекты, цеха, металл,
храмы, бруски стропил,
Мрамор, колонны, пни,
грани оград, перил,
не тронул только огни
и дни, где кто-то топил.

Мороз превратил людей
в извергающих пар
дыхательных из путей
монстров, посредством чар.

Переносимый, мороз
сушит души, лицо.
От снежных метаморфоз
выбелит все – и все.

Мир одержим, недвижим,
такой же, как был, – злей.
Ну-ка быстрей! Бежим!
Становится холодней.

Снега шепчут: – Поспи.
Отдохни. Приляг.
Я говорю: – Прости.
Отпусти. Пустяк.

Снег толкает: – Пиши,
пой про мой вальс, мой шум,
слышимый только в тиши.
Пой мой немой триумф!

Снег толкает: – Молчи
про мой шум, мой вальс!
Одеревеневшим не постучишь
пальцем о палец.
Законопать свой ум
паклей от сквозняков.
Лежу, значит ergo sum —
утвержденье снегов.

Законопать свой чум,
взяв самый лучший мох.
Я ничего не хочу —
раченье, реченье снегов.

По поручению их
я накатал сей стих —
мой невротический тик
под снеговое «так-тик».

Мое с тобой обрученье, снег,
ты, отлежавший теченье рек,
ты, заскучавший, смотри, как берет разбег
век. Промочи облаченье ног,
ты проще в общении, чем человек,
морозостойкий Бог!

– Ах, а к каким художникам вытяготеете?
спрашивает меня девочка
(которая уже прабабушка) —
недавно игравшая
на расстроенном пианино в старинной ратуше
города Регенсбурга на свадьбе внука
Я называю какие-то фамилии…
– С Ольгою,
моею дочерью,
мы расходимся
во мнениях относительно творческого наследия
Казимира Малевича

От этих слов я уже не могу понять в кого я влюблен более —
в свою собеседницу
или в Ольгу, которая годится мне в матери

пальцы ее украшены кольцами
найденными в маленьком
унаследованном от родственников из Первой волны эмиграции
одноэтажном домике
на берегу океана под Нантом

– Hдmatit [1] Гематит ( нем. ).
произносит она и я определяюсь с выбором
копия картины художника входившего в группу Blaue Reiter [2] «Синий всадник» ( нем. ) – мюнхенская творческая группа начала XX века.
которая лучше оригинала

Между нами:

светло-серое кружево сервиза
чайничек на подставке со свечечкой
прочие прелести сервировки
но когда она протягивает мне ручку
посередине всеобщей трапезы
я беру ее притворяясь что я рассматриваю украшения —
я хочу ощутить живое тепло ее ладони

ибо время не властно только над красотою

– Ах! – восклицает моя новая подруга-пианистка
– Я не могу жить без Шостаковича,
без Рахманинова
Я говорю какие-то фамилии…
и мы сходимся на Прокофьеве
Краем глаза я замечаю: тетя Наташа
кладет голову маме на плечико
и я вижу двух школьных подружек

– А знакомы ли вы с портретами
забулдыги Зверева —
совершеннейшего гения
Второго русского авангарда?

Смущаясь я говорю что не знаком и обещаю немедленно
исправить это упущение

– Ах, как интересно жить!

«…и как не хочется умирать»
читаю я недосказанное
в бойких глазках прабабушки

А по правую руку от нас сидит Сашенька
высокая статная девушка которую я помню совсем ребенком
богатство которой – молодость
и долгожданная найденная на свалке кошечка
чьи фотографии мы вместе смотрим

Некое земноводное, спрятанное во мне,
Искренне радуется волне,
Набегающей из глубины вовне
На не

Такой уж и дикий и чистый пляж;

И всадник, скачущий на голубом коне,
В непрекращающейся ни на миг войне,
Почти спотыкается на валуне,
Но не

Упав, поправляет соленой рукой плюмаж.

Люди моря! ах, люди моря!

Развешивающие белье на крутой горе
на веревке на фонаре
на дворе
на просторе…

И оно
(белье)

Застывающее в остывающем янтаре
красно-желтой собаки прячущей хвост в конуре,
посылающей морю последнее «точка-тире-тире» —
Еле движется, ветру вторя.

Платанов облетающий камуфляж —
На груду камней – ко мне.
Неба бледнеющий макияж.
Ожерелье огней.

Бухта, вздыхающая, как грудь.
В этой южной ночи,
Хочешь, скажи мне сейчас что-нибудь?

Жизнь, улыбаясь, молчит.

Звезды и самолеты сливающиеся в одно
стремящиеся на дно
сваливающиеся в пятно

Мертвого моря – Черного моря

Болтающегося в «кругом темно!»
Болтающего волной
Взбивающего самим же собою свое руно

На неповторимом повторе

Оренбургская ночь:

рыжий мрак поднимается вверх над коттеджным поселком;
над красно-кирпичным домом однатысячавосемьсотдевяностошестого года;
над моими друзьями;
надо мною.

над в конечном счете ничейным полем
пустырем завоеванным фонарным светом;

Оренбургская ночь —
ночь вместившая
одинаково:

наивных художников и их куратора
красивых молодых бандитов и вторую сторону ДТП с которой
обходятся по совести,
сама из себя которая представляет некоего старого деда на новом ниссане;

любимого и любящего татуировщика
любимую и любящую его спутницу;

и всех прекрасных удивительных улыбчивых живых

О оренбургская ночь
косые тени твои
ложатся большими росчерками
смелой молодой художницы
таланта в которой больше чем может постигнуть кто-либо
кроме заслуженного искусствоведа

О Оренбуржье
Невесомое
Дрожащее
спрятанное в шкатулку степей
драгоценным бесценным платочком
Двух-трехэтажное
Маленькое

Нежное как светелка маленькой Шурочки
Запечатленной на аппликации
рукою жены Германа —

Красивого мужчины в перевернутых очках с «про-путинскими»
дужками из проволоки цвета отечественного триколора