Михаил Лиознов - 20 глав о любви, или Вечное солнце мятущейся души…

…Да, в своё время я была главной светской дамой всей Москвы. Но стихи заслонили для меня всё – они были моим счастьем и горем…

В них я не боялась сказать того, что могло вызвать гнев царской цензуры. Меня очень тронула судьба декабристов. И пусть под грозным окриком Николая I общество примолкло – моя муза была на стороне тех, кто поменял мундиры с золотыми эполетами на каторжанскую робу, не желая изменить своим убеждениям. Тогда я и написала стихотворение «К страдальцам-изгнанникам», что красноречиво говорило о моём отношении к сибирским узникам:

Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести

И рабства иго снять с России молодой,

Но вы страдаете для родины и чести,

И мы признания вам платим долг святой.

…Дальше – ещё больше – в 1845 г. я сочинила стих «Насильный брак», в котором аллегорически осудила отношения России к Польше. Именно за те поэтические строки, посвященные польскому восстанию в Варшаве, император Николай I выслал меня из Санкт-Петербурга.

В те времена воспитанию патриотизма и любви к Родине придавалось большое значение, причём это было неотъемлемой частью и в дворянских, и в крестьянских семьях. Патриотизм был естественным состоянием любого подданного царской России. Мальчик с пелёнок рос, держа в сердце три понятия: Честь. Император, Отчизна. Но «честь» – на первом месте. А потому я, как и Пушкин, писавшая свободолюбивую лирику, подвергалась гонениям.

Впрочем, мне кажется, что в тех моих строках всё было чистой правдой, облечённой в поэтическую форму, судите сами:

Старый барон (он же – Россия)

Не властен у себя я дома:

Все непокорна мне она,

Моя мятежная жена! (Польша)

Ее я призрел сиротою,

И разоренной взял ее,

И дал с державною рукою

Ей покровительство мое;

Одел ее парчой и златом,

Несметной стражей окружил,

И, враг ее чтоб не сманил,

Я сам над ней стою с булатом.

Но недовольна и грустна

Неблагодарная жена!

Я знаю – жалобой, наветом

Она везде меня клеймит;

Я знаю – перед целым светом

Она клянет мой кров и щит,

И косо смотрит, исподлобья,

И, повторяя клятвы ложь,

Готовит козни, точит нож,

Вздувает огнь междоусобья;

И с ксендзом шепчется она,

Моя коварная жена!..

И торжествуя, и довольны,

Враги мои на нас глядят,

И дразнят гнев ее крамольный,

И суетной гордыне льстят.

Совет мне дайте благотворный,

Судите, кто меж нами прав?

Язык мой строг, но не лукав!

Теперь внемлите непокорной:

Пусть защищается она,

Моя преступная жена!

Жена (она же – Польша)

Раба ли я или подруга –

То знает Бог!.. Я ль избрала

Себе жестокого супруга?

Сама ли клятву я дала?..

Жила я вольно и счастливо,

Свою любила волю я;

Но победил, пленил меня

Соседей злых набег хищливый.

Я предана, я продана –

Я узница, я не жена!

Напрасно иго роковое

Властитель мнит озолотить;

Напрасно мщенье, мне святое,

В любовь он хочет превратить!

Не нужны мне его щедроты!

Его я стражи не хочу! –

Сама строптивых научу

Платить мне честно дань почета.

Лишь им одним унижена,

Я враг ему, а не жена!

Он говорить мне запрещает

На языке моем родном,

Знаменоваться мне мешает

Моим наследственным гербом;

Не смею перед ним гордиться

Старинным именем моим

И предков храмам вековым,

Как предки славные, молиться…

Иной устав принуждена

Принять несчастная жена.

И мне ли ропот запрещен?

Еще ль, терпя такую долю,

Таить от всех ее должна

Насильно взятая жена?..

А ещё я посмела сочинить и такие вольнодумные строки:

Смотри: существенный, торгующий наш век,

Столь положительный, насмешливый, холодный,

Поэзии, певцам и песням их изрек,

Зевая, приговор вражды неблагородной.

… Моя судьба – это такие капризные качели, то вверх, то стрелой вниз…. Я сумела пережить своих главных любимых поэтов – Пушкина и Мишеля – такого великого и такого несчастного…

Пушкин обедал у меня прямо накануне своей гибельной дуэли. До обеда и после него он убегал в умывальную комнату и мочил себе голову холодной водой, – до того мучил его жар в голове… Это всё, конечно, было следствием сплетен высшего света вокруг него и его прелестной, но немного ветреной Натали….

….Я прощалась и с Лермонтовым в его последний приезд в Москву, он так не хотел нашего расставанья и посвятил мне прекрасные строки:

Я верю: под одной звездою

Мы с вами были рождены;

Мы шли дорогою одною,

Нас обманули те же сны.

Да, во многом мы думали почти одинаково, он предчувствовал свою близкую смерть.. и всё так, совсем скоро – всего лишь через три месяца и случилась…

… Но и после нашей смерти, я верю, что мы опять встретимся: мальчик, родившийся в доме у Красных Ворот и я, которую, согласно моего завещания, отпоют совсем рядом – в шестистах метрах – в храме Петра и Павла там же, на Басманной улице, у Красных Ворот…

А последняя – лишь начатая А. Пушкиным новая тетрадь стихов – после гибели великого поэта была передана мне, как продолжателю его поэтического дара…

…Наконец, мои последние годы – мои самые, самые тяжелые…

Не приняв крайнего западничества, я порвала и со славянофилами, с которыми раньше меня связывали дружеские отношения. Так в своих дневниках и записала: «Эти люди убили нам Языкова во цвете лет… эти же люди уходили Гоголя, стеснив его в путах суеверных обрядов запоздалого фанатизма, который для них заменяет благодать настоящей веры, коей признак есть терпимость и любовь, а не хула и анафема!» …

Пожалуй, единственным человеком, понимавшим истинную природу моей поэзии, в те годы был Ф.И. Тютчев. В одной стихотворной строке он сумел дать сжатое определение всего моего творчества: «То лирный звук, то женский вздох…»

…Именно в те поздние годы моей жизни он поддержит меня своими стихами:

О, в эти дни – дни роковые,

Дни испытаний и утрат –

Отраден будь для ней возврат

В места, душе ее родные!

Пусть добрый, благосклонный гений

Скорей ведет навстречу к ней

И горсть живых еще друзей,

И столько милых, милых теней!

Ф.И. Тютчев «Графине Ростопчиной» 16 октября 1855

…Что осталось в моей памяти в то время? – это непрестанная борьба со страшной болезнью и мимолетная встреча с самим Александром Дюма!!!

По просьбе Дюма, я написала короткие воспоминания о Лермонтове и переслала их французскому романисту вместе с переводом стихотворения Пушкина «Во глубине сибирских руд».

Это послание Дюма получит, когда меня уже не будет… Я умру в своём доме в любимой Москве на Ново-Басманной 3 декабря 1858 г.

«Я выполнила свои обязательства в отношении всех, кого сердцем любила», – будут моими последними словами перед смертью.