Михаил Лиознов - 20 глав о любви, или Вечное солнце мятущейся души…

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,

Чистейшей прелести чистейший образец.

Или «Я пленен, я очарован, словом – я огончарован!» ‒ так написал Пушкин после одной из первых встреч с Натали.

…Есть только одно «но» ‒ все эти строки он написал ещё в 1830 году, т.е. задолго до встречи Н. Гончаровой и Дантеса…

… Прелесть Натали не вызывает сомнения, но одной прелести мало там, где дело шло о пушкинской чести и самой его жизни!!!

Всё так, всё так, а меня всё же гложет мысль о том, что, если бы Пушкин не женился на Натали, он мог бы прожить ещё много, много лет…

И ещё одна «немысленная» мысль – не прилетела ли пуля Дантеса со стороны Полотняного завода, где прошли детство и юность Натали и остальных сестёр Гончаровых (конечно, в переносном смысле этого слова…).

10. «С свинцом в груди и жаждой мести …»

Вот доподлинный текст условий той роковой дуэли:

«1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга и пяти шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.

2. Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.

3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того, чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии.

4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, в случае безрезультатности, поединок возобновляется как бы в первый раз: противники ставятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила».

… Да, расстояние между барьерами всего в 10 шагов делало смерть почти неминуемой. А пункт № 4. делал смерть совсем неизбежной!

Время поединка ‒ пятый час дня; место ‒ за Комендантской дачей ‒ на Чёрной речке. Условия дуэли были составлены в 2'/2 часа дня; и Данзас поспешил к Пушкину, который, по условию, поджидал его в кондитерской Вольфа. «Было около 4 часов. Выпив стакан лимонаду или воды, ‒ Данзас не помнит, ‒ Пушкин вышел с ним из кондитерской; сели в сани и направились к Троицкому мосту». Со слов, конечно, Данзаса, Вяземский сообщал вскоре после рокового события, что Пушкин казался спокойным и удовлетворенным, а во время поездки с Данзасом был покоен, ясен и весел.

В памяти Данзаса сохранились некоторые подробности этого путешествия на место дуэли. На Дворцовой набережной они встретили в экипаже Наталью Николаевну. Пушкин смотрел в другую сторону, а жена его была близорука и не разглядела мужа. В этот сезон были великосветские катанья с гор, и Пушкин с Данзасом встретили много знакомых, между прочим двух конногвардейцев: князя В.Д. Голицына и Головина.

Князь Голицын закричал им: «Что вы так поздно едете, все уже оттуда разъезжаются». Молоденькой, 19-летней графине А.К. Воронцовой-Дашковой попались навстречу и сани с Пушкиным и Данзасом, и сани с д' Аршиаком ‒ секундантом и Дантесом. На Неве Пушкин шутливо спросил Данзаса: «Не в крепость ли (Петропавловскую – М.Л.) ты везешь меня?» «Нет, ‒ ответил Данзас, ‒ через крепость на Черную речку самая близкая дорога».

В воспоминаниях Данзаса, единственного свидетеля, оставившего свои воспоминания о поединке, этот эпизод передан так: «По сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться. Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин упал…»

Нет, он ещё чуть позже найдёт в себе силы приподняться и выстрелить во врага, он увидит падение Дантеса… И всё же, всё же, всё же…

На обратном пути он чувствовал сильные боли и сказал Данзасу: «Кажется, это серьёзно. Послушай: если Арендт (врач – М.Л.) найдёт мою рану смертельной, ты мне это скажешь. Меня не испугаешь. Я ЖИТЬ НЕ ХОЧУ»…

Будучи ранен, Пушкин сразу узнал смерть и пошел ей навстречу, а когда врачи подтвердили, стал хладнокровно высчитывать шаги ее, наблюдая ход ее, как в постороннем человеке, щупал пульс свой и говорил: «вот смерть идет…».

Смерть уже не представляла для него ничего неожиданного, ничего пугающего ‒ и это передавалось другим. В.И. Даль ‒ военный врач, автор знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка», а также близкий друг поэта, вспоминал: «Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться со смертью, так спокойно он ожидал ее, так твердо был уверен, что последний час его ударил».

П.А. Плетнев, соратник Пушкина по литературе, вспоминал: «Он так переносил свои страдания, что я, видя смерть перед глазами, в первый раз в жизни находил ее чем-то обыкновенным, нисколько не ужасающим».

Умирание Пушкина показало всем, как встречает смерть человек, который давно осмыслил ее и внутренне к ней подготовился.

Его мужество в претерпевании физических мук было беспримерно.

«С начала до конца своих страданий (кроме двух или трех часов первой ночи, в которые они превзошли всякую меру человеческого терпения) он был удивительно тверд. Я был в тридцати сражениях, ‒ говорил доктор Арендт, ‒ я видел много умирающих, но мало видел подобного». Очень точно сравнил Арендт Пушкина с погибающим воином ‒ таково было всеобщее ощущение. «Условия жизни не давали ему возможности и простора жить героем, зато, по свидетельству всех близких Пушкина, он умер геройски», ‒ писал впоследствии П.П. Вяземский.

На слова Даля: «Не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче», ‒ Пушкин отвечал: «Смешно же, чтоб этот вздор меня пересилил!» Ответ знаменательный: «этот вздор» ‒ муки тела, «меня» ‒ мой дух, возносящийся над этими муками. «Я» осознавалось как дух, уже отдельный от тела. Это был процесс не физического умирания, а духовного восхождения. Владимир Даль ещё вспоминал «…Умирающий несколько раз подавал мне руку, сжимал и говорил: Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, ну, пойдем». Опамятовавшись, сказал он мне: «Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу по этим книгам и полкам высоко ‒ и голова закружилась».

Тот же Владимир Даль, неотлучно бывший подле умирающего поэта, оставил нам бесценное свидетельство о тех последних минутах: «Он вдруг, будто проснувшись, быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Кончена жизнь!» Я не дослышал и спросил тихо: «Что кончено?» «Жизнь кончена», ‒ отвечал он внятно и положительно. «Тяжело дышать, давит», ‒ были последние слова его. Всеместное спокойствие разлилось по всему телу; руки остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни и колени также; отрывистое, частое дыхание изменялось более и более в медленное, тихое, протяжное; ещё один слабый, едва заметный вздох ‒ и пропасть необъятная, неизмеримая разделила живых от мёртвого. Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его»…