Анастасия Перова - Черная гора. Стихотворения

обоим

поболит-поболит, перестанет,
забудешь сон

золотистым паводком по весне
разольется он —

и казалось, бывал влюблен,
верилось, в надежду.

разномастную, чем-то прелестную —
и все как прежде —

оттого так ночами седеет стих.
но дрожит ночник

и молчит небес ледяная сталь,
с утра обернется

туманом дом – желтый лист
с берёзы —

он был спасен? – торопливо
ползет по стене соседней

только клавишей бьет по виску вода,
только в сердце, видно, торчит игла,

только памяти, значит, слепая блажь,
на деньке остыла, где не предашь.

только бос по лугу пройдешься – в путь,
собирать в который я не возьмусь

только стынет слово, готов дурман,
оторопь кленова, пустой обман

разойдутся весны, гулять воде
я поверю в лето, сосна в игле

заключится

подумаешь, снова какой-то хлам —
я вам всё когда-нибудь передам —
от корки до корки читать, развиваться,
пусть память не станет на них обижаться —

ретивые кони, дворовые сети,
да номер на чьем-то счастливом билете,
поджаренной коркой на старом омлете
считаются песни о питерском лете,

когда бы мы стали любить, вопрошая,
к седым небесам руки не воздевая,
беречь свои дни на дворцовом паркете,
расшаркавшись, словно в кордебалете —

приучены горьким, но свадебным словом,
на деле окажемся знаком суровым,
что будет греть памятник твердому слову,
да зыбкой стезе. остальное не ново.

останется суть – были яркие дети,
гензель и гретель, кай-герда в билете,
исписаны шпоры, но память подводит,
урок, что заучен, не воспроизводит

и плавает хлам после шторма на море,
чебурашка спасен, буратино в неволе,
одумайтесь, люди! – цедит контрабас,
что чиполлино в подвале припас

и ты пробурчишь свое нудное слово:
о том, как судьбе твоей ладно, здорово
меня пробуждать от полуденной дремы
в разбитом саду, где на ветках растет

древнейший, развернутый
истины плод

зима слипается с углами
домов, затерянных в горсти
руки твоей, сжимавшей сани,
которые неслись с горы

и время пить из темноты
тепло, затертое в кармане,
где глухо, жалобно, смешно
живет секрет – о нем прознали

и было счастье по часам
секундной стрелкой отмененным
лобзал окно твое январь,
в глухую стенку затемненный —

кусты, укрытия, снега
двора, машинки на картине
с открытки детского лица,
забытого – прошли поминки

застынет лужа, сотрет век,
как фотографию в кармане —
от долгой носки в рюкзаке,
от жизни тайной, как в подвале.

и кажется, что слово «никогда»
заменится на «если… то», «пожалуй» —
весенняя – стремительна – вода
растащит уголки и камни жалоб

ты обернешься, голос твой
хрипатым станет от разлуки,
протягивать ладонь? не суть,
останешься на ночь? забудьте

увольте, бросьте – занеси
мой ранец школьный маме к чаю!
и отчего-то холодна
друзей вокруг не замечаю

наверное, зима, пора
идти домой, к семье

скучаю

нужно срочно брать в голову дождь,
пока ветер лечит

шепчет, родной, сбивая с ног
не калечит

ты не уйдешь, это стелется даль
горизонта, вечер

солнце садится, мир собирая в горсть
каплет воск со свечки

нужно срочно бежать – за тобой
от тебя, неважно

знаю, двигаться надо в порядке
крестообразно

память – льдистый причал
илистый, краснощекий

нужно срочно писать десять песен
служить отчетом

не взрывая глубины, молчать
будто кто обидел

не разрушится сказка про синее
море рыбин

кто затеял войну? занесенное
первое слово

кто остался стоять, кто твердил
все готово
снова

луна в квартире, что мое добро —
и то, и другое – странно, нелепо, натужно.

как будто запеть получилось хором и дружно,
но только кому – ответ не дается сам

так я и иду – расщепляюсь на шорохи, скрипы,
провалы вверяю дощатой небесной скрипке

а что до отваги, коней, парусов – хоть педали,
то их по домам все друзья забывали.

и, ясное слово, трамваи давно
позабыли свое депо. только вечер мчится,

как та борзая, и свет садится, как будто с краю.
нашим домом горит та стезя родная,

что горит похлеще свечи в ночи.
огоньком в печи – больше не молчи.

последних дней сзывая шорох, последних строчек ноября,
я падаю в отсрочку, ломкость, привычность медленного дня.

когда б меня вы находили, когда бы песен ждали вы,
цвели б проселочные ивы и вдаль текли ручьи мои.

но песни жалобное слово, трезвон глухого соловья —
как будто осени не внове пугать январь морозом дня,

слагаются опять устало. немилость требует на юг,
моря трепещут – знать, узнала.

я видела тебя, мой друг.

расправила цыганка-осень юбки,
повеяло знакомым ветерком.
пошли дубы гулять, березы – плакать
о времени, спустившемся, благом

трещит за печкою сверчок. моя молитва —
проста, напориста, как чайника свисток —
о Господи, дай милому отрыва
от протяженности безликих сизых нот,

дай, Отче, нам безвыходную слабость,
как детям новогодней ели суть,
даруй покой в отсутствии разлуки
и раз нас двое, между нами будь

только ты живешь и не знаешь, живешь – и не знаешь,
как облака в поднебесье рукой легко разгоняешь,
как все ночные следы во дворе листвой заметаешь —
живешь – и даже не догадываешься об этом