Валерий Семенихин - Поющий камень

Когда на дремлющие долы
Луна бросает светлый взгляд,
И звезды высоко горят,
И тени трав длинны и голы, —
Древнейшей памятью Земли
Клубятся дымные туманы,
И на притихшие поляны
Плывут из детства корабли,
Стоишь, безмолвный, под Луной
В блаженно прерванном походе,
И холод крыльев за спиной
Напоминает о свободе.

Но согласишься ли уйти
И слышать в жалобе свирели,
Как стонет этот мир в пути
К неведомой доселе Цели?
Но согласишься ли спастись,
Покуда обречён страданью
Хрустящий шарик мирозданья
С душою, вывернутой ввысь?..
Неслышимый никем ответ
Останется, как откровенье,
Итогом пролетевших лет,
Надеждой будущего зренья.

Ради Елены к Трое
Плавал Ахилл, двенадцать
Взяв городов с моря
И одиннадцать с суши,
В ярость впадая прежде…
Разве же это доблесть?
Славен тот муж, который
Родину защищает,
А не чужое мыслит
Поработить, к тому же
Женщину не похитить,
Коль сама не захочет.

Уже ненужная отвага —
Подстерегать случайный взмах
Твоих ресниц, и плавность шага,
И лёгкий шёпот на устах.

Но есть еще проникновенье
В подглазье синее забот,
Где скрыта библия терпенья,
Где жилка синяя живёт.

Ты светишься – такое диво,
И попросту светлей вокруг.
Но белизна твоя пуглива,
Как мотылёк в неволе рук.

А, впрочем, большего не надо…
Но тем и живы чудаки,
Что светлое, святое рядом –
На расстоянии руки.

Пустые ровные поля,
Леса и рощицы сквозные,
И журавлиные края,
И Осени глаза простые.
Краснеет на излете лист,
На борозде сверкает иней,
А по кустам и на рябине —
Птиц перелетных синий свист…
В глухой полночной стороне,
Где при Луне дымят овраги,
В плену прекрасной из Планет
Березы девственны и наги.
Серпом Луны нарезать звезд
В букет, осыпав синий иней,
И слушать сердцем тихий рост
Ночной светящейся полыни.

С тугих ветвей стекают листья.
Туман томится над водой.
Рябина розовые кисти
Опустит на твою ладонь.
Рубаху белую надену.
Взойду на ветреный откос
И буду, как старик, степенно
Смотреть на факелы берез.
Что мне запомнится под вечер,
Переведет мои часы? –
Ручья серебряное вече
Да шепот лесополосы…
Пройдут века, тысячелетья —
С ладоней отряхну печаль.
И снова в сердце – солнце, ветер
Да исцеляющая даль.

Кувшины с розами… Цветы,
Теряя красоту, увяли,
Их бледно- розовые рты
От жажды высохли… В бокале
Ты принесешь немного им
Холодно- огневой водицы,
И жизнь, похожая на дым,
Быть может, чуточку продлиться…
Как страшно – сладко это – длить
И укорачивать мгновенья
Чужих дыханий, словно нить,
Дрожащую от напряженья;
Неся ответственность за тех,
Кто на одну ступеньку ниже,
Когда гордыни тёмный смех
Подстерегает в каждой нише;
Осознавая вновь, что есть
Тот, Некто, Кто тебя так ладно
Скроил, хранил незримо здесь,
И снова позовёт обратно.

Древесная стая, тяжёлая стая
Перо золотое роняя, летит,
Летит, от земли себя не отрывая,
В текучий, холодный, осенний зенит…
Под вечер уже, потеряв оперенье,
Лес, как невесомый, прозрачен и чист.
И только внизу продолжается тленье,
Где точит вода опрокинутый лист…
Соломенный час мой, я чувствую тело,
Когда, побеждая осенний испуг,
Морозным жезлом выстужая пределы,
Вдруг выдохнет жемчуг Владычица вьюг.
И, словно безлиственный стебель под небом,
С зимою и смертью один на один
Останется каждый – до нового хлеба,
До нового Солнца, до новых годин.

На верхний, восемнадцатый этаж,
Идут верблюды, сон тревожа лестниц,
За Синей Птицей тётушка Кураж,
И – прямо с корабля – Рембо и Лейбниц.
Стучатся гости поздние ко мне,
Они спешат сквозь стены и затворы:
Любовницы давно минувших дней,
Монархи и сиятельные воры,
Шуты и полководцы всех времён,
Отшельники, монахи и поэты,
Учителя, святые без имён –
Игрушки Господа, актёры Тьмы и Света.
Я окружен толпой знакомых лиц,
Душа в их зеркалах светиться рада:
Кихада болен после психбольниц,
Но светел Дант после узилищ Ада.
Я в них живу, они – во мне, их стон
И радость их живут во мне упрямо.
Со мною рядом Плотин и Платон,
Арджуна, Шанкара и Гаутама…
Этаж срывает в полночь с якорей,
Мелькнула справа пристань Зурбагана.
Тибетских лам, египетских зверей
Мы повстречаем, выйдя из тумана.
Узрим круги всех девяти Адов,