Ромуил Цыраксон - Элегия страсти

Снова казнённых империй
орлы на троне впечатаны,
И откровений хрустальные слёзы
в короне запрятаны.

Славой железной снова гремит
заглавие паспорта,
Гордые взгляды с фото бросают
свидетели Карлхорста [1] Карлхорст – пригород Берлина, где в ночь с 8 на 9 мая 1945 года был подписан акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. .

Парадным шествием в паспортный стол
направляются толпы,
Российскому паспорту возводят
помпезные столпы.

Бирюзою окрасилось небо
На закате прошедшего дня,
Золотыми колосьями хлеба
Снова поле ласкает меня.

Эти ласки и милы, и лестны,
Но, лишь ночь затуманит закат,
Всё, что было всегда неизвестным,
Миллионом взорвётся цитат.

Я устал целоваться с луною
На погасшем осколке пруда.
Одинокую песню со мною
Ветер-шельма свистит без труда.

Выходи-ка ко мне, дорогая,
На пропахший стернёю простор,
Ты предстала прелестно-другая,
Выпив свежесть Кавказа и гор.

Я бы счастлив вдыхать полной грудью
Пьяный запах кудрявых волос…
Подарить бы ночному запрудью
Моей жизни чугунный колосс.

Сладкий яд – воскресшая ревность,
Будто пепел от взрыва эмоций.
Откровение счастья – неверность,
Обновлённая жизнь, равномерность.

Околевшая, ветхая жалость
Между долгом, любовью и честью,
Утонувшая в зеркале наглость
Отразилась холодною местью.

Ты простила, а я ненавидел.
Ты ушла, я остался на месте.
Ты сказала, а я не увидел
Ничего, кроме пороха лести.

Холод. Застывшие вербы
Будто чего-то ждали.
Снова железные гербы
Земли твои выжигали.

Стоны. Кровавые слёзы
В лицах стальных героев.
Бой барабанов грозный
В рифмах военной прозы.

Тихо. Остывшие пеплы
Мёртвым камнем лежали,
Словно забытые кем-то,
Скорбь земли обнажали.

Боже, Во славу Твою ли
Гибнут Твои святыни?
Дети Твои заснули
Средь золотой пустыни.

Резким шумом от бутылки
Разбудил сосед.
Под кроватью где-то вилки,
На столе ‒ кисет.

Выпьем по стакану горькой,
Включим камелёк,
И в глазах блестящей зорькой
Проберёт хмелёк.

Не согреться нам с тобою ‒
В комнате сквозняк,
Во дворе следит за мною
КГБист-поляк.

Ты же был вчера великим,
А сегодня – грязь.
Словно демоном безликим
Жизнь вся пронеслась.

Снова дёрнулась позёмка
За оконной мглой,
Протянулася тесёмка
Крови под рукой.

Ты сердца не смеешь ранить,
Ты не холостой.
Обо мне украли память
У земли родной.

Величаво сменилось светило,
Над холмами возвысились тени,
Твоё сердце теперь говорило
После мрака и космоса лени.

Тонкий луч умиравшего бога
Воскресил Колизея трибуны,
Из-под мрамора вырвалась тога,
Не впервые взывая к Фортуне.

На арене, взметнувшейся пылью,
Прогремели, сменяясь, эпохи,
Укрывая встревоженной былью
Уступавших предсмертные вздохи.

И отлившейся в мраморе болью
Сам народ заковал свою душу,
Чтоб она не привиделась голью
После шторма, сжигавшего сушу.

В тех краях, где душистый хмель
Укрывает от солнца дома,
Там, где влаги хрустальная тень,
Прислоняясь, сводит с ума,

В тех краях золотые поля
Лёгкой дрожью горят на ветру.
Это Родина дышит моя,
Пьяной песней скрипя поутру.

Там казаки хмельным вечерком
При сиянии медной луны
Поцелуев свой жар под окном
Прочат дивчинам сладкие сны.

Там малиновки скрипка в лесах
В светлой тонике топит весь мир.
Откровение это в кострах
Погибает под осени пир.

Там весною вздыхает земля,
Скинув панцирь холодный зимы.
И всё это ‒ родные края
Под пологом седой пелены.

Наклонилась под тяжестью снега
Хрусталями укрытая ель.
Этот купол, как краешек неба,
Ей дарили луна и метель.

Что зимы бесполезной пороги,
Кроме уз пустоты, – ничего,
Что завьюжила наши дороги
И меня до весны заодно.

Эта, странная многим, кокетка
Обовьёт, приласкает мой слух,
А весны золотая виньетка
Поднимает лирический дух.

И от тяжести этого мира,
Вдохновлённый весны красотой,
Я пытаюсь высоты Памира
Стихотворной смирить высотой.

Перо мыслителя тревожит
Гордыни трепетной порок,
И в ножны гений рифму вложит,
Воскреснет заново пророк.

Хвалебных песен пусть не сложит
Потомков дерзкая толпа.
Одна лишь мысль сознанье гложет,
Одна лишь речь тебе мила.

Здесь идеал твоей свободы,
К нему протянуты персты,
О нём слагаешь нынче оды,
Открыв законы красоты.

И ты, наследник вечной славы,
Вознёс терновый свой венок.
Смирить сегодняшние нравы
Поможет пушкинский нам слог.

Золотыми слезами дождь
Умывал осеннее утро.
Как великий варварский вождь
Я вошёл в твою тёплую юрту.

Нежный ток дыхания роз,
Страстный пульс изящного тела,
Фейерверк немыслимых поз —
Властелином ты овладела.

Тонкий пульс кумачового неба,
Над костром перемешаны блики.
Ты – прощенье, великая Гера
И Афины взнесённые пики.

Задыхаюсь в твоих я взглядах,
Утопаю в движении стана.
И в любви твоей серенадах
Я готов отказаться от клана.

Волненье муз и трепет предрассветный,
Сорвав с ночи вуаль, исчезли до поры,
И с кончика пера сорвался стих сонетный,
Но не успел остыть до утренней жары.

Осенний блюз, исполненный неверно,
Как новая реаль, под медный баритон
Закрыл глаза на летнее «наверно»,
И золотое соло выпил саксофон.