Мигель Унамуно - Созвездие. Переводы Ольги Васильевой

Вот человек, что на углу вещает.
Зачем руками так размахивает?
Ужели важно то, что говорит?
Перекрещенье рук его имеет смысл?
И если б был,
то, что ж, оправдан пыл?
И кто такой есть я,
чтоб мерить степень
у ценностей чужих?
Пускай Господь хранит его энтузиазм!
Пока он так руками машет,
сам о себе забыл,
с годами
его волненье и мое бесстрастье
отправятся на отдых
в одно и то же озеро,
где воды мертвые
бесплодны…
Жестикулируй, гражданин!
Прекрасная гимнастика,
и в жизни важно – жить и быть
здоровым и без напастей.

В тени этого дерева
он отдохнул когда-то;
прошло лет триста,
и все еще в листве
вибрирует воспоминанье.
И соловей священный, что гнездо
на ветках охраняет,
также хранит преданье,
которое услышал соловей,
такой же, как и он,
из уст святого пилигрима ранее.
Когда клонится солнце тех времен
и у холмов подножья тени удлиняет,
невнятно птичка слова эти повторяет,
что прозвучали человечьим языком,
но превратилися в небесные скрижали.
И дерево их понимает, и листва,
их слыша, в такт кивает.

«Я жить хочу один, —
так Пепе говорил, —
чтоб не причесывали
и не умывали».
«Один? ты потеряешься
и будешь плакать», —
ему Марица возразила.
Вот разговор детей…
И их отец подумал:
«Тот, кто живет один,
теряется и плачет,
и его никто не слышит.
Один… И кто же не один?
Все одиноки,
каждый в самом себе,
и наша жизнь —
лишь одиночество,
не более,
мы потерялись все
и плачем,
и нас никто не слышит».

Путник, это твои следы
на дороге, и ничего больше,
путник, нет дороги,
она возникает, если идешь ты.
Идя, протаптываешь дорогу,
и, бросив взгляд назад,
видишь тропинку, на которую
не ступишь уже никогда.
Путник, нет дороги,
только полосы волн на море
от корабля.

Земля обнаженная,
и душа завывает на горизонте бледном,
как волчица голодная. Что ты ищешь,
поэт, на закате?

Грустно идти, потому что дорога
на сердце давит. Ледяной ветер,
ночь наступает, и горечь
расстояния. На дороге белой

деревья в листьях пожухших чернеют,
дальние горы
в крови и золоте… Солнце скончалось.
Что ты ищешь, поэт, на закате?

Демон из снов моих
смеется губами красными,
черные глаза его – живчики,
мелкие зубы точеные,
пускается в пляс гротесковый,
сверкая своим телом бесформенным
и горбом огромным,
бородач отвратительный,
карлик пузатый,
и не знаю причин я,
почему смешит тебя
моя трагедия,
но ты в своей пляске
жив без мотивов ясных.

Умирает вечер,
как очаг бедный, гаснет.

Там, на горах, есть еще
отблески красные.

И это дерево, упавшее на дороге белой,
плакать заставляет от жалости.

На стволе раненом – две ветки
и лист один почерневший, ржавый.

Ты плачешь? Среди тополей золотых дальних
тень любви тебя ожидает.

Господь, кого в себе мы носим,
господь, кого мы сами создаем,
господь, кого мы ищем просто,
и никогда кого мы не найдем.
Три божества, три персонажа —
единственного бога настоящего.

Всегда, когда мы вместе, —
это свидание завтрашнее,
но никогда при встрече.

Розы на балконе
за поворотом улицы
«Упаси меня Господи»
зовутся.

Не презирайте слова, поэты,
мир немой и шумный.
Глас только у Господа.

Лгут больше, чем нужно,
поскольку фантазии мало.
Правда – выдумка тоже.

Час моего сердца делится
на час надежды
и падения в бездну.

***

Борозды случайные
зачем называть дорогами?
Всякий идет,
как Иисус,
морскими водами.

***

Когда мы жаждем знанья,
наши часы – минуты,
и кажутся веками,
когда учиться нужно.