Сафонова-Пирус Галина - Рассказы, эссе, стихи

– Слухи тебя не обманули, – принял мою шутливую усмешку: – Забрать-то забрал, но он потом…

И дальше короткими фразами «набросал» портрет своего отца: родился тот в деревне, куда на лето привозила Даньку его дочь, и дед любил рассказывать внуку о своих предках, о том, как те пахали землю, сажали, убирали урожаи, да и не только рассказывал, но и показывал чудом уцелевшие у соседей, а теперь приютившиеся у него в сарае плуг, борону, да и в хате был целый уголок с разной деревенской утварью, – ухватом, кочергой, прялкой, лаптями, плетениями из липы, бересты. И всё это, дорисованное живым воображением внука, так запало в душу будущего журналиста, что писать кроме как о колхозниках или «сельских тружениках», как их называли в советские времена, уже не мог, да и теперь пишет о перестраивающейся, приспосабливающейся к «рыночным отношениям» деревне.

– Знаешь, при социализме всё было как-то понятно. – Он склоняет голову влево, пытаясь увидеть дорогу из-за задка впереди идущего трейлера, чтобы его обогнать: – Ведь были колхозы, были пятилетки, планы, которыми мерили их успехи, а теперь… – Обогнал машину, переключил скорость. – А теперь… – «А теперь на распутье, как и многие?» Но он усмехнулся: – Теперь мечешься и не знаешь о чём и как писать. – Приподнял над баранкой руку, сжал, разжал пальцы: – То ли восхвалять сельские агрокомплексы, подминающие под себя деревни, то ли защищать мелких фермеров, пытающихся сохранять истинно русское, бережное отношение к земле… земле-кормилице. – «Надо же, и мама так о земле говорила!» – Всё перевернулось. Всё меняется и приходится только, как говорится, констатировать факты, следовать за свершающимся, ни на чём не акцентируя, ничего не предлагая… – Помолчал: – Хотя иной раз и ноет сердце. – Вздохнул коротко: – От бессилия.

– И по какому поводу твоё сердце ноет от бессилия?

– Да при виде покинутых деревень. А их столько!.. Страшные картины. Тебе приходилось в таких быть?

– Нет. Но слышала, видела… по телевизору.

– Ха! По телевизору, – беззлобно усмехнулся. – То совсем другие картины, другое восприятие, а вот когда бродишь по такой…

И замолчал, словно погружаясь в те самые картины. «Отвлечь его от них?.. А, не буду. И даже вот что скажу»:

– Данила, я всегда знала тебя как человека очень эмоционального, так может и теперь воспринимаешь всё это слишком…

– Нет, не слишком, – сказал резко… словно поставил точку: – Если бы ты сама увидела… – И коротко взглянул на меня раз, другой. «Что это он?» – Слушай, а и впрямь… Не взглянуть ли тебе на всё это? Давай прямо сейчас и…

– А что «и»? – немного растерялась.

– А то «и», – весело усмехнулся: – Едем-ка со мной, отец как раз в такой деревне и живёт.

«Ну и ну… Прямо сейчас и ехать?» И он, заметив мою растерянность, заговорил быстро, с почти радостной улыбкой:

– Ну посмотри вокруг! Весна, всё просыпается, зеленеет, собирается цвести, а ты нырнёшь в свой каменный город и не увидишь настоящей весны… – И улыбка его растаяла: – Но напористой, нахальной, которая…

– Почему нахальной? – рассмеялась я.

– Сама увидишь, если поедешь. – И слегка тронул за локоть: – Ну что, едем? Побудешь часок, а потом подкину тебя до трассы, успеешь к ночи в свой серо-каменный.

«А почему бы и нет?» – снова спросила себя и согласно кивнула головой.

Вспоминая наши прошлые совместные поездки на съемки сюжетов, мы проехали уже километров двадцать, когда справа мелькнула вторая крытая безлюдная автобусная остановка и Данила, свернув с трассы на грунтовую дорогу и, то и дело крутя баранку, объезжая лужи, молча старался не попасть еще и в глубокую колею от недавно проехавшего трактора. «Ему теперь не до разговоров… Да. весна здесь гораздо заметнее каждой веткой, кочкой, подставившей уже зазеленевший бочок греющим лучам солнца. А как распушились берёзы, развесив серёжки навстречу скорым листьям! Как совсем по-иному зеленеют ели, сосны… словно их только что лаком опрыснули. Ой, а вон там целая стайка бобриков!»

– Данила, смотри, подснежники! Можно мне… можно я…

– Но-о… – догадался о моём желании: – они же в Красной книге. – И мягко улыбнулся, словно извиняясь: – Но несколько штук можно… потом, чтоб не завяли. Вокруг нашей деревни их столько!.. Не зря же Бобрино так назвали.

– А сколько нам еще ехать?

– Да недалеко. – Помолчал, взглянул на мелькающие ёлочки: – И знаешь, хотя от трассы всего-то пять километров, но как только в семьдесят четвёртом колхозникам тоже паспорта стали выдавать, так сразу и начали перебираться в города, бросать свои деревни. В Бобрино тридцать два дома было, а теперь…

– И в такой… заброшенной живёт твой отец?

– Ну да… Правда не один, две соседки у него… такие же старые. И раньше жили в своих домах, а теперь сошлись в одном, в том, что крепче.

– И не страшно им… одним?

– А чего бояться? – усмехнулся. – Да если бы и боялись… боялся, – поправился, – всё равно батю оттуда не увезти. Только одну зиму у нас пожил и заскучал, затосковал: «Не могу я оставаться в этих серых клетках. Домой хочу, в деревню. У меня же там хозяйство осталось. Да и мне бы… как только проснулся, так сразу на земельку ступить.» – почти пропел изменившимся голосом: – И это его… во мне, как лейтмотив. Вот и езжу к нему раз в месяц, продукты отвожу и для него, и для… – Пальцем что-то нарисовал пред собой: – Ведь у него коза в сарайчике, а у соседок кур с десяток, так что приходится и для них…

– А освещение, вода, … Как с водой-то у них? Из колодца?

– Да нет, – усмехнулся, – ведь километрах в десяти от деревни огромный овощной комплекс возведён… который, кстати из неё последних жителей к себе и перетянул, а электролиния к нему через Бобрино проходит. Ну а вода… Я скважину им пробурил, так что воды у них хватает, да еще какой! Всегда с собой увожу

– А хлеб, – не унялась я. – Ведь не привозят же им… для троих?

– Да сами пекут. Привёз им мешок муки, дрожжей сухих, баба Настя и печёт.

– А зимой… зимой как к ним добираешься? Ведь сугробы…

– Зимой… – усмехнулся, – у меня другая тактика. Доезжаем с сыном до твоего городка, машину оставляем у знакомых, а сами с рюкзаками – на автобус, потом – на лыжи и-и пошли! Прогулка получается о-отличная!

Взглянула на него: «Значит и сыну эстафету передает. Вот молодец!» Но не сказала.

Машина вынырнула из-под деревьев и перед нами открылось широкое поле, укрытое жухлой, припавшей к земле от недавно растаявшего снега травой, над которой то тут, то там весело выныривали молодые берёзки. «Какие же они тоненькие да радостные!»

– Ну вот, почти и приехали, – распрямился Данила: – На том конце поля моя деревня. – Помолчал: – А ведь когда-то… – Опустил стекло, вдохнул уже пахнущий весной воздух: – на этом поле рожь сеяли… а в ней васильки подмигивали. – И голос его стал тише: – которые я для Наташки… – Но осёкся, махнул рукой: – А, что там вспоминать…