Паола Урушадзе - Salve… Стихотворения

Люблю, когда без скобок, без купюр
Ты гонишь время – все мечты, все были,
Рассветы, грозы… вот и Радж Капур
По главной улице проплыл в автомобиле…
А следом – люди, сверху – птичий грай.
Пятидесятые… и птицы тоже в раже.
Безумцам честь за сны и за миражи, —
Пятидесятые… смотри – не заиграй!

Миражи, сны… не замирай, встряхнись, —
Мы долетели, мы почти у цели,
Мы на горе. Взгляни, скорее, вниз,
Там весь Тифлис! Там голубые ели,
Магнолии, и тот, огромный, тис,
Что рухнул навзничь на Страстной неделе.
Прислушайся – всё тот же птичий грай,
И ветер свеж, хоть и не так уж молод…
А он всё уменьшается, наш город —
Скорее, вниз! Успеем на трамвай.
А время молодеет. Двадцать пять
Годков долой… Три шага до подножки.
Но это не трамвай уже, а дрожки!
И к лучшему. В них можно и поспать…
Ну, а пока —
Гони!
Быстрее!
Вспять!

Наверно, вы правы – тот мир невозможен,
Уж слишком жесток, бесноват и безбожен, —
Недаром он рухнул – колосс…
В нём новости утром читались, как треба,
Зато за домами не пряталось небо,
Ночами так сладко спалось.
Вы скажете – «детство»! Вы правы, наверно,
И всё же там было не так уж и скверно —
Не только безумье и зло.
Вы судите только по чёрным приметам.
Оно так и было, но всё же, при этом,
Нам так повезло!

В том мире, по-вашему, полностью лживом,
Они были с нами, они были живы…
О, как мы любили прижаться – с разбега
К их душам – к теплу отшумевшего века…
Ни в школе, ни дома, ни в смуте вагонной
Он был нам не страшен – тот мир заоконный…
От мира иного лежали ключи
У них, не умевших ни лгать, ни учить, —
В худом портмоне…
Между книг…
За иконой…

О, не скажи… Недаром Морвокзал
Сверкнул блесной. Он тут не рифмы ради.
Играет музыка. Флажки, как на параде.
Всё от души. Никто не подсказал.
И он нам рад: «Пожалуйте, польщен…
Я тут на днях послал пассатам вызов,
Но передумал, – обойдёмся бризом,
Он тоже тайнами неплохо оснащен.
Но, кроме тайн, в нем что-то есть ещё,
Что неподвластно берегам и визам…»

И пляж уже не кажется миражем —
И вид всё тот же, и веранда та же:
Дощатый пол. Брезентовый навес.
Тут нам от шторма с вечера депеша,
Прочтём её, взволнуемся, опешим…
Она не спешная, но в ней полно чудес.
Пусть для кого-то это хлам и тина —
Ночной кошмар на утреннем песке,
А нам волной обглоданный ботинок
Уже сказал, где он бывал и с кем…

Смотри, смотри, не отрываясь – в оба,
Она тебе не кажется Ниобой
Та – одинокая – коряга на скале?
А скалы в море – граждане Кале —
Вот-вот, и двинутся – им море по колено…
А там, вдали… он вырвался из плена,
Когда-то в море канувший корабль.
Он невредим. Его никто не грабил…

Но мы мешаем… Отойдем в сторонку.
Тут дети снова гонятся за крабом,
И краб опять выигрывает гонку
Своим, никем не превзойденным, драпом —
К себе!
В песок!
В шуршащую воронку.

А кто-то тихий взял уже на мушку
Те – к валунам прилипшие – ракушки.
Он в этот миг Али-Баба и Крез.
Он, как и мы, не верит этой чуши:
В таких ракушках не найти жемчужин…
Давай, попробуем…
Жаль, времени в обрез.

Мы не увидим, как сойдут на сушу
Сто лет назад пропавшие матросы,
Мы так их ни о чем и не расспросим,
Они, увы, не нам откроют душу,
Прося взамен – кто ром, кто папиросы.

Что ж, не беда… Попозже наверстаем.
Ну, а пока мы просто полистаем
(Хотя он тут и вовсе ни при чём) —
Тот неожиданный, тот глянцевый гостинец —
Журнал, забытый судовым врачом
В одной из старых
Гагринских
Гостиниц…

Оно было везде – в борозде на коджорской дороге,
На церковном кресте, в тополином листе на пороге,
В торопливом прохожем – по внешнему виду —
обычном,
В новогодней звезде, в придорожном кусте
ежевичном…

Оно было везде… Ты его уловил, и готово —
Ты другой, ты в игре, но не знаешь ответного слова,
И не знаешь, как быть, и не знаешь, куда тебе деться,
То ли к тополю взмыть, с невидимыми птицами
спеться,
То ли тихо кружить по проулкам безгласным и узким,
То ли с криком нестись по крутому Верийскому
спуску…

Оно было в тебе… но слова с ним не смели тягаться,
И при чём тут они, – при таком-то несметном
богатстве?
И к чему, и на кой, когда мир так огромен, так лаком,
Его мерить строкой
и гасить
восклицательным знаком?!

О том, что всё меняется, течёт,
молчало море. Гладило, ласкало,
но временами всё же пропускало
две-три волны с насмешливым оскалом,
но ты не принимала их в расчёт…

И время тоже не всегда молчало,
но вечно путало: конец или начало?
Или мычало – смысла не понять…
Оно текло в каникулы и лето
всё по тому же старому билету
и тем же ходом возвращалось вспять…
А в зимний вечер укрывало пледом,
но о себе не подавало знака.
И в сотый раз… и каждый раз инако:
кому-то кто-то был до смерти предан,
дышала ночь… гремел прибой Канака…

Чтоб не наскучил срок земной,
В рождественский носочек
Он мне подкинул
свой —
родной, —
Давно отрезанный войной
Серебряный кусочек…

И с этих пор они со мной,
Как будто так и надо —
И Тэффи, и Паллада…
И Петербург не Петроград,
Еще не сыгран «Маскарад»,
И Дапертутто, как живой,
Совсем другой…

Им хорошо, тепло и мне,
И оттого темно вдвойне:
Как ни крути, как ни ряди,
Но «некто в сером» впереди,
А с ним – судьба и участь,
И не слова уже, а факт:
Вишнёвый сад. Последний акт…
На сцену входит Ужас…

Внезапно, среди бела дня,
Прошёлся дождь, слегка звеня,
И вдруг дохнуло адом…
Подвал… но, явно, не из тех —
Духанов для мирских утех,
Для пиршеств до упада, —
Скорей из древних, нежилых,
Из тех, чьи своды тяжелы,
И тайный ход ведет к реке…
И вновь без скарба, налегке,
Они бегут к излуке,
Бегут от ядер и резни,
Бегут оборваны, грязны,
Бегут, выстраиваясь в ряд,
И что-то тихо говорят,
И с ними дети… слуги!..