Александр Браинрек - Следы на песке. Сборник стихов и миниатюр

От жадности страдает жадный,
В геенне зла сгорает злобный,
Во лжи болоте тонет лживый,
И подлостью болеет подлый.

А то, бывает смотришь ты:
Вот человек простой и тихий,
Ни зла в нем нету, ни вражды,
Но вот судьба – пол пуда лиха.

Ему ж за что, чем заслужил?
Чужды ему толпы пороки.
Ответ простой:
Чем выше уровень души,
Суровей тем уроки.

Добра, любви и услуженья
Неизмеримо тяжелее крест.
Но, если ты несёшь его,
То знай,
Что c ним несёшь и Божий перст.

Противный дождик моросит,
Лежит боец в секрете,
Промок, и хочется курить
Сильней всего на свете.
Курок привычно холодит,
Касаясь пальца еле.
И мир уже привычным стал
В оптическом прицеле.

Устал боец от службы ратной,
Измучен, истощён войной,
Да будь она неладна!
Вот бросить всё бы, и домой,
Под тёплый бок супруги…
Но здесь, на поле, под дождём,
Лишь Память – верная подруга,
Укрывшись с ним одним плащом,
Тихонько шепчет ему: – Помнишь?
Оковы рабства, нищету,
В тюрьме пропавших близких. Помнишь?
Свою убитую страну,
И рожу оккупанта. Помнишь?
– Помню! – Вскипает в венах кровь,
Смывает дождь сомнения,
И палец давит на курок
Без сожаления!
И снова бой, дрожит земля,
Летят снаряды и осколки,
И снова рвут друг другу глотки
Уже не люди – волки!

Толчок несильный, вспышка боли,
И звуки замерли вокруг.
Тяжёлым камнем, мимо воли,
Винтовка выпала из рук,
В зрачках, застывших отразилось
Родное небо голубое.
Но, вдруг, привиделось,
Что не своё – совсем другое.
И в миг последний перед смертью,
Увидел он картину:
Себя с сестрой, и маму с папой,
И посреди двора калину,
И милых сердцу деда с бабкой,
Сквозь слёзы их печальный взгляд.
Царапины на парте школьной,
И с улицы своей ребят…
И вспомнил ясно он теперь:
Там вовсе не было врагов,
Там страшных не было потерь,
И не было там никаких оков!
Но как же так!?
А как же память, та, другая!?
И умер парень. Умер он,
Не зная,
Как в миг, его оставив тело,
К нему утратив интерес,
Его товарищу, ЖИВОМУ,
На ухо шепчет бес
О памяти, о долге, о врагах…
И о возмездия штыках.

Над полем хлебным низко, чуть задевая колоски,
Воздушный Змей летел, летел и плакал от тоски.
Он плакал от того, что в небо не сумел подняться,
Невыносимо больно притяженью подчиняться.

В попытках тщетных, снова, потоки ветра он ловил,
Но ветер, будто отчим злой, терзал его и бил,
И не давал подняться, не давал взлететь туда,
Где синий океан безбрежный, и туч седых гряда.

И так, борясь, ни отдыха, не ведая ни сна,
Достиг, однажды, края поля, там росла сосна.
Он нитью зацепился за неё. Вот, беда!
Теперь уж точно, не видеть ему неба никогда.

Но, в миг,
Когда он обречённо, готов на землю был упасть,
В нём ветер пробудил, вдруг, снова к небу страсть,
Его собой наполнил, и вознёс в небес дворец,
И он не злой был вовсе, и не отчим, а отец.

Не знал Воздушный Змей, не ведал он о том,
Что вверх подняться, удержаться там потом,
Он смог лишь потому, что ему встретилась сосна,
Что нить его поймав, ЕГО СПАСЛА ОНА.

Взлететь и в облаках витать возможно лишь тогда,
Когда другой, ради тебя, свои отдав года,
Вцепившись в землю крепко, твою удержит нить.
Но КАК же нужно для того ЕМУ ТЕБЯ любить?

Душа, Серебряная Птица,
Была свободы лишена,
В оковы поймана, томится.
Лишь тем утешится она,

Что человек – её темница.
Людской, известно, краток век.
Не долго заточенью длиться,
И канет в лету человек.

Душа же вырвется на волю,
Расправит крылья и взлетит.
Людскую вспоминая долю,
Свой плен она ему простит.

Стою сейчас перед картиной,
Картиной жизни всей моей.
Я сам работал над холстиной,
Моя судьбинушка на ней.

Работал часто неумело,
Не те я краски выбирал.
Писать пытался всё же смело,
Как шёл мазок – я так и клал.

И вот, в итоге, вышло нечто
Уж слишком тёмное на вид,
Не видно сути, криво, мрачно,
Смотрю – и душенька болит.

Беру я в руку скальпель старый,
Срезаю к чёрту все слои.
Под сердца гулкие удары,
Ищу те, первые мои

Слои, что в детстве рисовал.
Хочу добраться до истока,
Когда я Мир лишь открывал,
И не был он ко мне жестоким.

И я снимаю слой за слоем,
Цвета светлее всё и ярче,
Уходит черное и злое,
Картина выглядит иначе…

Ещё мгновенье, ещё миг,
И вот он, виден первый слой…
Там светлый Лик в лучах Любви,
Нет, не Святого… МОЙ!

Возвысясь гордо над домами,
Стоял один среди трущоб,
Укутав крышу облаками,
Большой надменный небоскрёб.

Сверкая стёклами и сталью,
Подставив солнцу свой фасад,
Он дружен с той незримой далью,
Где в дымке виден чудный сад.

Но тот покой, вдруг, всколыхнуло!
Землетрясение, ярясь,
Устои все перевернуло,
Обрушив сталь и стекла в грязь.

Среди уродливых завалов,
Тенями серыми снуют,
Кого погибель миновала,
Но кто утратил свой приют.

И сад не виден больше им,
И дальние невидимы огни.
Но что за дело тем, другим,
Что жили тут, внизу, в тени?

Судьба, обрушив небоскрёб,
Убрала враз преграду,
И солнца свет достиг трущоб.
Кому беда, кому отрада.

Печальная эпоха…
Главнее всех теперь – пройдоха.
За ним поём мы, словно гимн,
Что наша жизнь – лишь магазин.

Не буду вас разубеждать,
Лишь попрошу не забывать:
Оплата в магазине том
Не золотом и не рублём.

Считая магазином жизнь,
Вы платите в нём ЖИЗНЬЮ.
Прошу вас – не продешевите!
Лишь тот товар берите,

Что в прах не обратится,
Когда заметить вам случится,
Что опустел ваш кошелёк,
И здесь – последний ваш денёк.

Так ЧТО же завтра в Мир иной,
Вы сможете забрать с собой?
ЛИШЬ ТО, ЧТО ВЫ ДУШЕ ХРАНИТЕ!
ПРОШУ ВАС – НЕ ПРОДЕШЕВИТЕ!

В простом стакане старом с солью
Свеча сгорает чуть дымя.
Дрожит и пляшет огонёк
Вокруг него танцует тьма.

Извечный танец тьмы и света,
Рождающий чудны́е грёзы.
Чего же плачет та свеча,
Роняя восковые слёзы?