Елена Никандрова - Тени на песке. Сборник стихов

Звучит немного елейно
Имя моё Елена.
И как-то уж очень девочково,
Когда говорите Леночка Вы.

Раскручено непомерно,
Воспето самим Гомером —
Елену он в «Илиаде» явил
Как разрушающий символ любви.

Вот если коротко – Лена,
Не ощущается плена.
И Вы не Пари'с, и не влюблены.
А это значит – не будет войны.

Не вставая из постели,
Выполнить в уме зарядку.
И почувствовать как в теле
Всё становится опрятно.

Мимо зеркала эффектно
Прошагать (а есть надежда!)
И мельчайшие дефекты
Ловко спрятать под одеждой.

Нанести немного тона
На лицо. И тушью чёрной
Сделать взгляд почти бездонным,
Прикрывая сверху чёлкой.

У щеки поправив прядки,
Прошептать: «Какая прелесть!»
И помчаться без оглядки
На свидание с Апрелем.

Мечта, что я стану гроссмейстером,
Не сбудется, не обессудь.
Другое во мне перевесило —
Банальная женская суть.

Ты, помню, корпел над этюдами,
Гоняя по клеткам ферзя,
Забыв, что семейными путами
Связал добровольно себя.

Подруги с отцами «воскресными»
Бежали гулять поутру.
А ты на столе между креслами
Устраивал шахматный тур.

Дебюты, гамбиты, позиции,
Цугцванг, рокировка, цейтнот.
Охота ли было возиться мне,
Имея билеты в кино?

У женщин другое призвание.
И каждой, как ты ни крути,
Гораздо важнее, желаннее —
Мужчине себя посвятить.

А шахматы правы по-своему.
Уроки запомнила я.
Противнику сдаться достойному
Приятней, чем слышать – ничья.

Вообще, я знаю физику не сильно.
Но помню, есть теория одна,
По ней я относительно красива
И даже относительно умна,
Согласно той теории ты тоже
Высокий и брутальный (для меня).
Еще ты относительно надежен
В том смысле, что не будешь изменять.
Все в жизни относительно – и правда,
И сила, и богатство, и успех.
И самая высокая награда,
И самый страшный в зАповедях грех.
Понять все относительно не трудно,
Запомнит эту истину любой.

Ты спросишь: «Ну а что же абсолютно?»
Задумаюсь. Наверное, любовь.

Я звоню тебе с дурацкими вопросами,
Отражаясь некрасиво в зеркалах.
Я стараюсь не касаться этой осени,
Начиная по привычке – как дела?

Ты смеешься из другого измерения:
Дел по горло, только времени в обрез.
Но на вежливость тебе хватает времени,
И в вопросе неподдельный интерес.

Самочувствие? Такое же – вчерашнее.
И за окнами картинки не бодрят…
Это я твое внимание выпрашиваю,
Погружаясь в одинокость ноября.

Соседка крошит хлеб пернатым,
Не улетевшим на югА.
А мы с тобой играем в нарды,
Ты – вдумчиво, я – наугад.

Из-за спины бросая кости,
Ты, как всегда, ведешь игру.
И я слежу с улыбкой гостьи
За каждым мановеньем рук.

Ты говоришь, что без обмана,
Что правила весьма просты.
И падают небесной манной
Тебе заветные ходы…

Ну вот, опять пора сдаваться,
Терпенья время истекло.
И звуки слышатся оваций
От птичьих крыльев за стеклом.

Жила-была на щечке родинка.
(Да это «мушка», кто-то скажет)
Она и не мешала вроде бы,
Скорее, украшала даже.

Была кокеткой эта родинка
И соблазнительно-овальной.
И любовались ей художники,
Ее поэты воспевали.

«На щечке родинка..», – ей песенку
Пел всякий парень неизвестный,
Пока однажды ей не встретился
Криолог опытный, профессор.

«Вы, извините, просто опухоль,
А никакая не красотка.
Вы не успеете и охнуть-то»…

И удалил ее азотом.

Мы сегодня и не там,
И не с теми.
И плетутся по пятам
Наши тени…
Им не хочется ни ссор,
Ни разборок.
Им бы снова на песок
Возле моря,
Где торжественен закат
Как причастье,
Где дается напрокат
Вид на счастье…
Где не важно, кто и с кем,
В самом деле.
Где лежали на песке
Наши тени…

Вечер не радует… Я ухожу по-английски.
В городе тесно. Пожалуй, поеду на дачу.
В наших лесах (представляете?) водятся лисы.
С первого взгляда – повадки, скорее, собачьи.

Только потом, да и то не без «дальнего света»
Видишь отличие: как-то нелепо прицеплен
Хвост в виде тубуса чуть рыжеватого цвета,
Вытянут нос в направлении выбранной цели.

Слишком проворна, и все-таки больше – украдкой.
Вечный инстинкт – сохраниться и выследить пищу.
С первого взгляда – бежит по дороге собака.
Если не знать, что в лесу поселился хищник.

Там, в январе, на двенадцати слиплись стрелки.
Щурились окна, одетые в снежный панцирь.
Что-то мы ели с тобой из одной тарелки.
Грели бокалом с чаем холодные пальцы.

Там, в феврале, разбивался о стекла ветер.
Старое бра обжитой освещало цоколь.
Падали в форточку взгляды, слова, конверты.
Кто-то стучался в дверь, каблуками цокал.

Там, в январе, но в другом, появлялись тени,
Звуки, шаги, голоса и чужие вещи.
Стены молчали. О чем-то молчали стены.
Только метель завывала тогда зловеще.
*****
Здесь, в сентябре, облегченно вздыхает осень,
Счет потеряла нарядам своим роскошным…
Вижу тебя сейчас. Ты заходишь в «O’stin»…
Нет, не оглядывайся… Оставайся в прошлом.

А в сереньком костюме меня не замечают.
Не виден на дороге мой серенький авто.
Никто не предлагает мне кофе или чая,
Не подаёт галантно ни руку, ни пальто.

«Быть надобно эффектной, – мне говорили дамы, —
При каждой новой встрече производить фурор».
Да я бы нарядилась царицею, когда бы
Ума была палата и шире кругозор.

Боюсь, по-царски встретят (согласно поговорке)
И задавать вопросы начнут наверняка.
А я не прочитала ни Гашека, ни Лорку,
И путаю частенько Веласкеса с Дега.