Анатолий Жариков - От бедра

по глазам – и мимо –

два огромных, два рысьих глаза.

–Natalie! –

Не узнала с раза… Не Пушкин…

Надо было по-русски…

Те переходы в круг

из полукруга

от щиколоток и до рук

подруги,

когда в ночи тела

без тени,

и два больших крыла –

её колени.

И дни, когда тихи,

и дни, когда туманны.

И Тютчева стихи,

и Мандельштама.

И ночи тёмный свет,

и свет отчизны.

И горечь сигарет,

и горечь жизни.

И сборища людей

на площадях и в парках.

И неба голубей

дымок над хатой.

И не открытый клад,

и старую монету.

Чай, чёрный шоколад,

последний месяц лета.

Когда уходит страх

и не уходят дети.

И жизни полный шаг

на шаг от смерти.

***

Отчего я только помню

ночь и потолок бессонный,

да матрац общежитейский,

куцый памятью, где песни,

скрип и пятнами вина

наша быль наведена?

Отчего я только знаю

всю раскрытую у края

сумасшедшего окна?

И луна обнажена.

По паркету ходит лето;

чай, варенье и конспекты.

Отчего я только слышу

дождь, играющий на крыше

фугу вечную свою,

лист, упавший на скамью,

руки, мысли на лету,

синие глаза впритул?..

***

Но у неё волосы длинные,

а я ношу волосы короткие.

И пусть мы и из одной глины,

и предки спасались в одной лодке,

но у неё пышные груди,

а у меня в штанах рогатка.

Но она любит крепкие руки,

а я люблю яблоки сладкие.

***

Ночь за окном. Снег за окном. Новогодняя ёлка –

хвойная ветка в узкой бутыли зелёной тоски.

Распусти мою голову да свяжи шерстяные носки,

почитай-ка мне сказку про доброго серого волка.

2003

***

Замолви за меня перед Богом словечко

малое, с фасолью горошину.

Притащу дрова, растоплю печку,

уголька подброшу.

У соседей уже светятся окна,

стол под скатертью, на столе хлебы.

За селом пустота, сколько видит око,

аж до самого синего неба.

А в хозяйстве нашем всего-то осталось –

кура белая да петух красный,

да в сенцах на гвоздике фуфайка старая,

да в углу башмаки разные.

По весне морозы спадут, не страшно;

солнце новое душу полегшит.

И год теперешний уходит туда же,

куда ушёл прошедший.

2004

***

То не ворон кричал

и не дуб шумел,

я заваривал чай,

чугунком гремел.

То не вой камыша,

не волчицы вой,

то любимая шла

побывать со мной.

Не ломал белых рук,

не насильничал.

То кричал петух

в пять по Гринвичу.

Та, что темна своим древним именем,

разбудит утро глазами синими.

–Знаешь, милая, за окнами-ставнями

снег семь дней стоит нерастаянный.

Я дорог пророк, ты любви пророчица,

мы уже прочли сто лет одиночества.

Мы давно забили на земные заповеди,

на «сходи-принеси» говоришь: «Сам иди».

Мы уже сто лет как уже не болеем

и живём сверх срока, как вождь в мавзолее.

Мы по Гуглу на шару смотрим фильмы разные,

или «С лёгким паром» или что подсказывают.

А когда метель заметает ставни,

зажигаем свечи или в снах летаем.

2004

***

Ребёнок у груди, курлыки-звуки

и сверху вниз молочная река.

Чистосердечны только эти руки

и чисты только эти облака.

***

Марфа не может подняться на порог,

она забыла, как подниматься.

Ей говорят: "Подними правую ногу", –

а она поднимает левую,

скользит и падает.

Ей говорят: "Подними левую ногу", –

а она поднимает правую,

скользит и падает.

Все смеются и разом поднимают

правые и левые ноги,

но тоже скользят и падают.

Они не видят, что Марфа слепая

и не видит ступенек,

но они не верят Марфе

и потому тоже не видят.

***

Рассветная прохлада уже течёт по бёдрам.

Роса в рассветной чаше распустившегося лотоса.

Валерий Катулл

Если ж о женщине, друг мой,

мысли давят виски и под ложечкой трепет, это – любовь.

2004

или:

Если ж о женщине, друг мой,

мысли давят виски и под ложечкой трепет, это –

любовь: нежность и ненависть,

меч, рассекающий воздух.

***

Две бутылки вина, в сковородке картошка.

Тамара сидит у меня на коленях,

а Лида Попович у окна курит,

а Калинкин Махе забивает гвозди,

а Татьяна сидит и зубрит конспекты,

а Витя Назарчик оной мешает,

а Володя Наговичкин стихи читает.

А было, ей-богу, весёлое время,

молодое племя,

эх, как здорово было!

***

В комнате без женщины и вещей поселяется эхо;

говорят, неразговорчиво оно и не отвечает на мысли.

Может быть, голос его смягчает старая пыль?

Ближе вечеру слышу тихую продолжительность вздоха.

***

Боги входили в дома, и люди

трапезу с ними делили и женщин;

узкие талии дев вдохновляли на подвиги

смертных и полубогов.

Пашни плодили, вино искрилось в чашах,

слово пело, когда уставали работать мечи.

Пыль вытирая на стёклах вечности, помолчим.

Свет далёкий в твоих глазах; и улыбка

знает, наверное, больше, чем наши мысли.

***

Разобрались – где твоё, где моё:

свет – тебе,

мне – свет от него.

Лубок пьяный

Когда я очнулся после глубокого похмелья,

милые мои, на дворе было третье тысячелетие, понедельник.

Соседка сказала, что уряд – прежний,

что повысили пенсию на 6 гривен 66 коп.,

что селёдка стала дороже мяса,

а мясо выросло в цене в три раза,

и нет ли калькулятора, подсчитать чтоб.

Я выкатил из-под дивана пустые бутылки,

просиявшие под лучами бабьего лета.

Полина (соседка) завязала волосы узлом на затылке

и вытекла в осень реализовывать всё добро это.

А я задумался пока о жизни,

вот штука скверная эта суетина,

в глаза не зазырнёшь, слишком глубоки и обширны,

за хвост не схватишь, не кошка, не даётся, брыкается, что скотина.

Сейчас вернётся, разговор заварит: кто крепче –

мужики или бабы в нашем отечестве.

Полина, конечно уж, не от полена, от – поля;

и грусть в глазах, и раздолье,

одним словом, не баба – женщина,

ей не седло под задницу – на грудь жемчуг.

Почему так всё вышло, а не иначе? –

можно б детей рожать, да расслабилась вот,

а ей пошёл бы, ещё такой не пропащей,

большой, сдобренный доброй начинкой, живот.

Распили мужики, что зелье,

и мне некогда, что ни день – безделье.

Обрастаем, братишки, дрянью да ленью,

нечем будить будущие поколенья.

Ну а пока – осень, дни ни коротки, ни длинны;

а вот и радостная на пороге, в руке торба.

Мы одни в комнате: я и Полина

да на стене две тени, пьяны обе.

***

И снова то же, что вчера,

вдвоём придут и со двора

смахнут притоптанные листья.

Поскольку ранняя пора

у осени, не будет свиста,

и все явления должны

вернуться к свойствам тишины.

Всё то же будет, что вчера,

пустая, в сущности, игра