Михаил Годов - Моя многострадальная Россия…

Не знаю, кто пустил его гулять
И кто придумал это выраженье:
«Поставить к стенке» – значит расстрелять.
Был скорым суд и четким исполненье.

Тех на этапе пристрелил конвой.
Тем приговор свой выносили «тройки».
Шел по земле и стон, и плач, и вой.
Но ритм шагов нам диктовали бойкий.

Как будто в тире, целились в народ,
И, как грибы, росли кругом могилы…
Нас вновь на мушку ненависть возьмет,
Коль на любовь у нас не хватит силы!

Был старый мир разрушен и сожжен,
И отказали в вере нам и чести.
Нас вне закона объявил закон:
Сдала судьба лишь «пики» нам да «крести»!
А я тебе, отчизна, присягал
И за тебя в бою не раз был ранен.
Нас сам Господь спасать тебя призвал,
И потому сейчас я в белом стане!

Месть, любовь, или вера,
Или горе без меры,
Господа офицеры,
Что на бой нас ведет?!
Можно с горя напиться
И с тоски застрелиться,
Но нельзя нам забыться,
Ведь Россия нас ждет!

Я не пошел бы больше воевать,
Когда б меня не вынудили драться.
Я никого не стал бы убивать:
Мне просто было некуда деваться.
Меня лишили дома и корней,
И в пору мне с сумой идти на паперть.
Стал отчий край чужбины холодней,
И не в вине, а в пятнах крови скатерть.

Отец расстрелян, мать сошла с ума,
Сын пал в бою последнем за Царицын…
Я не ропщу – таких историй тьма.
Но ты поймешь меня, мой друг Голицын!
Что ж, господа, платите – вот вам счет.
В нем учтено все честно до копейки.
А если пулю получу в живот,
Вы за меня, друзья, вино допейте!

Здесь наш с тобой последний «Рубикон»,
Ровесник мой и старый мой товарищ.
Мы все с тобой поставили на кон —
На нем Россия в зареве пожарищ.
Ну, что ж – вперед, мой бравый офицер,
Ведь взвод уже давно готов к атаке!
И холодит мне руку револьвер,
А на Дону с зарей зардеют маки…

Месть, любовь, или вера,
Или горе без меры,
Господа офицеры,
Что на бой нас ведет?!
Можно с горя напиться
И с тоски застрелиться,
Но нельзя нам забыться,
Ведь Россия нас ждет!

Я Вас обидел, право, невзначай —
Зачем же рвать из ножен сразу шпагу?!
Не наш черед – не в ад нам и не в рай.
Нам жизнь дана, чтоб выполнить присягу!

Еще России надо послужить,
Хоть мы навряд ли выйдем в генералы.
Прошу меня, поручик, извинить,
За мною тост: прошу поднять бокалы!

Я пью за то, чтоб в завтрашнем бою
Нам Бог послал в союзники удачу,
Чтоб кровь не зря мы пролили свою,
Чтоб эскадрон наш выполнил задачу.

За жен, сестер, за слезы матерей
Мы вступим в схватку с красною ордою.
За милый воздух родины своей!
За честь погибнуть с гордой головою!

До дна бокал – и вдребезги. Пусть хмель
Кровь горячит – еще один осушим!
Лишь только глаз бы четко видел цель.
Уже рассвет… За нас и наши души!

Отполыхал пожар кровавый тот:
Все, слава Богу, было в прошлом веке…
Но мысль одна покоя не дает:
Ведь жить не стало лучше, «человеки»!!!
Зачем же крови пролили вы реки?!
А тот поручик в том бою падет…

Я уезжаю навсегда…
Прости, несчастная Россия.
Твоя печальная звезда
Светить не будет мне впервые.
Прости, что больше не могу
В твоих глазах я видеть муку,
Что там, на дальнем берегу,
С тобой не вынесу разлуку…

Так вышло, что мы проиграли,
Ведь жребий наш был предрешен.
Со смертью встречи мы искали,
И лег по степи эскадрон.
Кем стану теперь я, отчизна:
Юродивым? Нищим? Шутом?!
Справляя по Родине тризну,
Давай по последней нальем.

Кто будет топтать те тропинки,
Где наши пылились следы?
В лице у меня ни кровинки,
Но в мертвых глазах нет слезы.
Все кончено: нет нам возврата.
Дотла мы спалили мосты.
Скажи нам: в чем мы виноваты?
Коль можешь, отчизна, прости.

Прости же, мой конь черногривый.
Прощайте, враги и друзья.
Простите, березы и ивы,
Что с вами остаться нельзя.
Уже кем-то убраны сходни.
Нас пуле теперь не догнать.
Мы вырвались из преисподней!
Но рая нам всем не видать…

Я прах и тлен, и ваша воля —
Меня в упор не замечать…
Но разве можете от боли
Вы хоть на миг не закричать?!
Меня так трудно вам услышать,
Когда вокруг грохочет рок,
Ведь мертвецы уже не дышат,
Но не молчат, да видит Бог!

В глазах плывут, и пляшут строчки,
И бьют, как выстрелы, в упор.
И многоточие, и точки,
Как будто мессы скорбной хор
По тем, кто больше не вернется,
Кто на Земле свой встретил ад…
Невинной кровью захлебнется
Пусть тот, кто в этом виноват!

Оскал безумный сталинизма,
Кровавый бешеный кошмар:
Средневековья и садизма
Безумный шабаш и угар!
Эпоха рабства, лжи и страха —
Тотальный сталинский террор.
И вся страна – сплошная плаха:
Не знает жалости топор!

Как это все могло случиться?
Как рабство мог народ терпеть?!
Как это все могло случиться?!
Людская совесть, ты ответь!
Вопрос не ради любопытства:
Зачат он в муках и рожден.
Он людям глотки рвал под пыткой.
Я им, как совестью, крещен.
Нет, не случайно я вернулся
Из ада тех кровавых дней.

Нет, не случайно я вернулся
Хоть миг побыть среди людей.
Вновь боль, как ток, пронзает сердце
И обжигает память мозг,
Чтоб каждый мог в нее вглядеться,
Чтоб не душил вас страх, как смог!

Я прах и тлен, и ваша воля —
Меня в упор не замечать.
Но разве можете от боли
Вы хоть на миг не закричать?!
Меня так трудно вам услышать,
Когда вокруг грохочет рок,
Ведь мертвецы уже не дышат,
Но не молчат, да видит Бог!

Их вешали (была такая «мода») —
Позорные, как рабство, ярлыки:
«Шпион», «перерожденец», «враг народа».
И верили им все, как простаки.

Был весь народ постыдно одурачен,
В рабов трусливых подло превращен.
Жить было легче тем, кто был незрячим,
Кто был стыда и совести лишен.

И был немой счастливей Цицерона,
Ведь Цицерон давно бы сгнил в тюрьме.
И честь, и правда были вне закона,
И сгинул разум без вести во тьме.

Животный страх калечил людям души:
Поди узнай, кто всадит в спину нож!
Быть может, враг, а может, друг твой лучший,
Ведь где чужой, где свой – не разберешь!