Надежда Жукова - Печали-радости Надежды

Но боли нет – одно опустошенье.

Отныне будем путь торить поврозь —

Такое вот нелепое решенье.

Поплачу если – от тебя тайком,

Тебя притом ни в чём не упрекая.

…Окурок, вмятый в землю каблуком…

Зря нервничал. Иди! Я отпускаю!

Коль сердцу твоему не трепетно, не больно,

И не вкушает слёз моих твоя душа,

Я тихо отойду, спокойно-добровольно,

В сторонке постою, неслышно, не дыша.

Что звёзд холодный блеск? Тот свет давно не греет,

И бабочке лететь нет смысла на огонь.

В тот шёлковый апрель ты был ко мне добрее,

А нынче холодна, тверда твоя ладонь.

Мудрец ли, дьявол ты или коварный ангел?

Истерзана душа, иссушены глаза.

Взошёл на пьедестал ты в высочайшем ранге,

И я бы за тобой, да застит свет слеза.

Простреленный июль – приют сквозных печалей:

Ты шаг один вперёд и тут же два назад.

А помнишь, как ветра в апреле нас качали,

И как волшебен был черешен аромат?

Забыл… И потому ничуть тебе не больно,

И голос мой дрожит, и крупный бьёт озноб…

То ангел золотой сидит на колокольне

Или сизарь взлетел туда, святым стать чтоб?

Я, крылья опалив, отныне не летаю:

В сторонку отойдя, смотрю на твой полёт.

А был хмельной апрель, я шла к тебе, святая…

Закончилось всё то уже как третий год.

Ты превратил любовь в игру,

При этом знал, что я умру.

Скажи, зачем ты сделал это?

Не злюсь, не плачу, не ору,

Глаза сухие на ветру,

Ведь не конец же, право, света?

Сердечко рвётся из груди,

Но знаешь, лучше уходи,

Чем игры странные со мною.

О том, что грешен, не тверди —

Одна морока впереди,

Мне больно выглядеть смешною.

Что обожглась – то не беда,

Зато теперь я никогда

В пустые речи не поверю.

Всё лабу-лабу-лабуда…

Ты, впрочем, был таким всегда —

Учусь на собственном примере.

Любовь в игрушку превратив,

Победу занеси в актив;

Уже я не боюсь удара.

Замысловат твой креатив

И мой чудаковат наив,

И в результате мы не пара.

Дал мне слово, а я растерялась —

Приготовила ж целую речь.

Запунцовела щёк моих алость:

Тронь – и можешь ладони обжечь.

Что-то странное я лепетала,

Запиналась, глотала слова.

И такая во мне трепетала

Страсть – натянутая тетива!

Дал мне слово одно. Торопиться

Или дратвой зашить накрест рот?

Ты же знал: белокрылая птица

В теле немощно-хрупком живёт.

Ты же знал! И обидел жестоко,

Правда, слово последнее дал.

Я хотела сказать было много,

Я хотела – язык трепетал.

И горели желанием очи,

Но потом передумала, вот!

Так скажу я тебе, между прочим,

Кто последнее слово даёт?!

Ты хотел бы, чтоб я умоляла

Или в чём-то винилась? Уволь!

…Ах, как щёки горят мои ало,

Ах, какая в груди моей боль…

Стыло-холодно, жизнеморозно.

Кто-то сможет меня оберечь?

Небеса, скаля зубы, мне: «Поздно!

Обогреет тебя только смерть!»

Руки в крест, заслоняю сердечко:

Неминучую не подпущу!

За меня кто б замолвил словечко

Перед Господом! Путь свой ищу.

Предо мною четыре дороги:

Отыщу ли я правильный путь?

Уложусь ли в земные я сроки

Или раньше придётся свернуть?

Золотые приспели закаты,

Да судьба заковала их в лёд:

«Виновата, сама виновата!» —

Мне вердикт однозначный даёт.

Жизнь моя – ледяная пустыня;

Перейду я её или нет?

Изнуряющий запах полыни

Да в снегу затерявшийся след.

Нынче, путь свой нелёгкий итожа,

Не хочу я ни словом соврать:

Тяжелы твои камни, мой Боже,

Да приспела пора собирать.

Безбашенно влетевшая в роман,

Чего скрывать, теперь кусаю локти!

Ударил больно чёрный твой обман;

Как мог так слепо, ну вот как так смог ты?!

Теперь апрель… И пьёт весну ольха

По чуточку, по малому глоточку…

Эх, если бы была я без греха,

Росу клевала птичкой бы с листочка,

Или, раскинув белые крыла,

В обнимку с ветром над землёй летела.

А я почти такою и была —

Безвинны были и душа, и тело.

Потом вот этот (Бог ты мой!) роман,

Когда смешались действа, даты, лица…

Внимала сердцем слов твоих дурман

Я, белая нестреляная птица…

И в результате белые крыла

Мои пылятся на крючке в прихожей.

А как светло была я влюблена!

И мне казалось, ты немножко тоже…

Пронизывает холод до костей —

Меж нас такая лютая остуда.

Молчишь как умер, нету новостей…

Но крылья не сжигаю я покуда.

Ты пел и пел, почти как соловей,

Слегка фальшивя, искренне и мило.

Хотелось верить в мёд твоих речей —

Сама весна к тому благоволила.

И я пошла в объятия твои,

От слов шальных немножечко хмельная.

В черешнях томно пели соловьи,

Но лишь тебя я слышала, смешная.

Напев мне сладких песен про любовь,

С припухших губ срывал ты поцелуи.

В виски стучала полудико кровь,

И пели ночи нежно «Аллилуйя».

Доверилась, как девочка, тебе,

Фальшивых нот в руладах не услышав.

А ты прошёлся вихрем по судьбе,

Кантатой звёздной простучал по крыше

И растворился в бледных всплесках лун:

Ни песен, ни ответа, ни привета!

Сам о себе ты говорил «шалун»,

И, знаешь, раньше нравилось мне это.

Но отошла, хоть ты вернулся вновь,

Я от любви как будто от наркоза.

Я разлюбила пенье соловьёв —

Такая вот со мной метаморфоза!

…И правильно, конечно, говорят:

Не сотвори вовек себе кумира!..

Октябрь. Начало. Журавли летят

На неродную половину мира.

Что было – разлетелось в пух и прах.

А как же я тебя боготворила!

Печаль распята на семи ветрах,

И жизнь такую кашу заварила!

Почти невнятен звёздный разговор,

Исчеркано крылами больно небо.

Ты сухо смотришь на меня в упор

И не скрываешь торжества потребу.

Но для меня ты больше не кумир:

Не торжествуй, душа моя спокойна!

Точней, тобою выжжена до дыр,

Настолько вёл себя ты недостойно.

Сегодня всё, как есть, я говорю:

Молчит моя восторженная лира,

И журавли идут по октябрю

На неродную половину мира.

А дальше будет вечная зима…

С оправданьем: «Я, мол, полигамен»,

Сея семя смуты и беды,

Грязными прошёлся сапогами,

Оставляя на душе следы.

Да, я задохнулась от обиды,

Да, споткнулась, да, упала ниц!

Но тебе я не подам и виду,

И глаза мои черней бойниц.

Ты ошибся, милый мой, немножко,

Думая, ликуя: «Умерла!»

У меня семь жизней, я же кошка —

Встала, отряхнулась и пошла!

Прошёл ты вихрем по судьбе,