Анатолий Величко - По четырём словам. Второе издание

На базе отдыха
Двери маленькой деревянной бани
Открывались прямо на мостки,
Откуда можно было прыгать нагишом
В прохладную воду пруда.

Только насекомые могли видеть
Красоту молодого голого тела.
Но разве мы можем представить себе,
Что видят насекомые
И что для них красота?

Баня была финского типа:
Сухой пар и очень высокая температура,
Которая могла доходить
До ста восьмидесяти градусов.
Баня была раскаленной печью.

Прежде чем в неё зайти,
Я снял с себя всю одежду.
Только одну вещь я не захотел снять:
Простой алюминиевый крестик,
Висевший на шее на тонком шнурке.

Я сидел на полке согнувшись,
Термометр показывал сто сорок.
Когда я наконец распрямился,
Чтобы выскочить наружу и броситься в пруд,
Раскалённый крестик качнулся на шнурке
И прилип к левой стороне моей груди,
Оставив ожог.

Во время моего первого брака
Моя жена (мы были оба очень молоды)
Сказала мне шёпотом на ухо,
Что я мог бы класть поменьше пасты
На зубную щётку.

У меня вспыхнуло лицо.
Я испытал острое чувство унижения.
Это была сущая правда,
Что у меня были наклонности к мотовству.
Но паста! Но щётка!
И потом, ведь это я зарабатывал деньги!

Конечно, не из-за таких мелочей мы развелись.
Были причины гораздо серьёзней.

В Питере на проспекте Славы
Была остановка 116-го автобуса.
Позади неё тянулся большой пустырь,
Местами обнесенный забором,
На котором красовалась надпись:
«Банду Ельцина под суд!»

Одним ясным летним утром
Я стоял там и ждал автобуса.
Не было никого.
Только тишина и свет.

Уже некоторое время я писал
Рифмованные стихи по-русски.
Ежедневно, придя из школы,
Я садился за письменный стол,
Доставал из специальной стопки
Линованой почтовой бумаги
Листок и писал на нем стихотворение.

Это были лучшие моменты
Моей юной жизни.
Ничто не могло сравниться
С тем состоянием, в котором я был,
Когда писал стихи.

Поздним вечером ранней осени
Я ощутил особенно сильный прилив вдохновения.
Какой-то взлет музыки
Произошел у меня внутри.
Я присел за стол, схватил карандаш
И почти без помарок и исправлений
Написал стихотворение,
О котором я сразу понял:
Это – мой шедевр, это —
Лучшее, что я написал.

Дома все уже спали.
Я прокрался на кухню
И стащил у бабушки папиросу.
Теперь я настоящий большой поэт,
Как Маяковский или Мандельштам,
И я должен курить,
В точности как они на портретах,
Висевших над моим столом.

Вернувшись в свою комнату,
Я сел на подоконник и закурил,
Выпустив облачко дыма.
Курил я ещё редко, и голова закружилась.
Впрочем, она кружилась и так
От невероятной поэтической удачи:
Под настольной лампой
Лежал разлинованный листок
С ровными строчками – какое чудо!

Ночной мотылек порхал под лампой.
Я выключил её и сидел в темноте
На подоконнике открытого окна,
За которым шумели деревья.

Мы были в Америке,
В пригороде Бостона,
В гостях у моего приятеля по факультету,
Который жил один в собственном доме.

Он был женат, у него была дочь.
Но жена уехала сразу после ужина,
И вид у неё был подозрительно счастливый,
В то время как мой друг был скорее грустным.
Про дочь он рассказал, что она поступила
В какой-то колледж в Бостоне.
Мы ночевали в её комнате,
Украшенной картинками в пастельных тонах,
А на полке стояла
Обгоревшая фигурная свеча.

Наутро я проснулся раньше всех —
Ещё давала себя знать привычка
К европейскому времени.

Я спустился в кухню
И стал смотреть,
Из чего бы приготовить завтрак.
В холодильнике я обнаружил только
Молоко и яйца
И решил, что сделаю омлет.

За окном стоял ноябрь.
Я вышел на крыльцо.
В запущенном саду прыгала белка,
А в небе летела стая гусей.
Было пасмурно, накрапывал дождь.
Стояла яркая американская осень.

Мой омлет удался на славу:
Он получился лёгким и пышным.
Мой друг тем временем приготовил кофе:
Черный напиток сочился через фильтр,
Наполняя кухню горьким приятным ароматом.

Мы оживлённо беседовали за завтраком
О перспективах развития бизнеса
– мы работали в схожих областях —
И я ждал, что он, может быть, скажет
Что-то важное для него и для меня.

Но этого не случилось.

Когда-то давным-давно в Париже
У меня была женщина.
Она жила в облупившемся белом доме
На Монмартре.

Её комната пахла духами пачули,
А может быть, это был мускус —
Сильный, характерный запах.
До сих пор, когда я случайно
Слышу этот запах
В транспорте или на улице,
Я вспоминаю очень ярко
Эту комнату под крышей
И то невероятное возбуждение,
Которое охватывало меня,
Как только я входил в неё.

Эта женщина – её звали Рене,
«Возрождённая».
По-русски было бы Анастасия,
Но на Анастасию
Она была совершенно не похожа —
Анастасия должна быть блондинкой, а Рене
Была яркой шатенкой
С черными глазами,
С ярко-алыми губами,
С полным крепким телом,
С широкими крутыми бёдрами.

Наш роман был грозовым.
Меня сводили с ума
Её ноги в кружевных чулках.
У меня вырастали крылья.

Однажды она спросила меня:
«Почему, во время нашей любви,
Я иду до конца всегда, а ты никогда?»
И потребовала от меня
Это немедленно сделать.
Восторг был долгим как жизнь
И бурным как горный ручей.
Он запомнился мне навсегда.