Эдуард Струков - Отпусти меня восвояси. Новый русский эпос

мною как раз и рассчитаются.

А пока меня просто прячут —

чтоб плохие люди не украли.

Обезопасили, так сказать.

Логично, но сильно не радует.

Ну, договорились, конечно.

Всю ночь печатал я тогда

на раздолбанной машинке

(компьютеров тогда не было)

пакет необходимых документов,

и даже ответ сам написал —

от их налоговиков нашим.

И случилась тогда у меня впервые

эта самая минута сомнения,

когда ледяным пламенем

меня под кожей обожгло,

и сильно пожалел я о том,

что ввязался в эту авантюру.

Рассвет уже брезжил,

когда посмотрел мне в глаза

главный чеченец Белал

и тихонечко так сказал:

«Теперь можно и тобой рассчитаться…

Деньги нам и самим пригодятся… Да?»

А через минуту засмеялся: «Шутка!»

Нехорошо так засмеялся, через силу.

И я вспомнил этот смех

через неделю, уже дома,

на допросе у следователя,

горячо убеждавшего меня,

«русского офицера»,

сдать «этих кровавых тварей».

И тут уже другое сомнение

на секунду ворохнулось во мне.

Подленькое. Мерзкое.

Захотелось отомстить

за страх пережитый,

за подвал этот затхлый.

Но я спросил себя —

а чем русский ражий майор лучше,

чем «эти твари»,

которые свой дом защищают?

И промолчал.

Но это всё было уже потом.

А тогда не было ещё рассвета

в моей жизни красивее…

Дождь закончился.

С неба ударило весеннее солнце.

Капли сверкали алмазами

на свежей листве «зелёнки».

Лужи разлетались на обочины.

Над распаренной пахотой полей

орало нахальное чёрное вороньё.

Мы мчались в МинВоды.

Надо было успеть вовремя

доставить документы в наш городок.

На блокпостах я бодро выскакивал,

выкладывал руки на капот

и даже разок схлопотал по почкам

от какого-то яростного прапора

за «торговлю с врагом».

Помню длинные встречные колонны

с суровой пехотой на броне,

БТР, с которого на въезде в аэропорт

живописнейшие «махновцы»

из местного ополчения

собирали с проезжающих

синие «пятихатки»…

Я был счастлив и весел.

Накрыло меня намного позже,

уже в номере гостиницы «Россия».

Я выпил купленную по дороге водку —

прямо из бутылки, словно воду,

и горько заплакал – навзрыд.

А через пару лет я снова

прилетел на Северный Кавказ.

Но это уже была, как говорится,

совсем другая история…

Война эта однажды наконец-то закончилась.

Один из моих тогдашних знакомых,

отчаянный красавчик Шамиль,

утонул в нулевых во время наводнения,

спасая где-то под Уссурийском

совершенно незнакомых ему

русских девчонок.

Его старший брат Белал

как-то раз решил проведать меня

и приехал в тыловой армейский госпиталь

на кавалькаде из чёрных джипов,

и все тамошние солдатики —

болезные, и здоровые —

на всякий случай бесшумно сыпанули

кто куда через высокий забор,

а мой знакомый майор-начмед

чуть не поседел от ужаса…

Было весело, приятно и немного грустно —

всё-таки оба мы с Белалом

изрядно постарели.

А вот заводной горячий Руслан,

мой друг по студенческим годам,

тот реально стал полевым командиром.

Шеф мой бывший

уехал было на землю обетованную,

но кинул там – по слухам —

как минимум пол-Израиля,

и поэтому теперь обретается

уже где-то в Америке.

Я – вот он, весь перед Вами.

Жизнь продолжается…

Он был похож на страшного Пьеро,

когда вставал с заплёванного пола.

Рукой на пацана махнула школа,

зато вовсю набегался «угро».

С улыбкой жуткой,

тонким голоском

Пётр говорил со мной,

как будто плакал,

петрушкой норовя сложиться на пол

в припадке истерично-шутовском.

«Подумай, у тебя на воле мать…»

«Начальник, разрешите сигаретку!»

Тюремный клоун, глупый малолетка,

кому и что хотел ты доказать?

На детских зонах – лютый беспредел.

Опущенному чисто по приколу

Петру

«пахан» —

малой с глазами волка —

с собой покончить до утра велел.

Смеялись над мальчишкою «друзья»,

сходившие с ума от лютой скуки:

«И как ты на себя наложишь руки?

Ни вскрыться, ни повеситься нельзя!»

Он,

в камеру отдельно помещён,

на шконку лез —

и, плача, падал на пол…

Конвой устал.

По факту выдав рапорт,

под чесночок насытился борщом.

Удар —

и шорох.

«Вдруг ещё помрёт?»

«Он – лёгонький. Куда там! Не убьётся.

Пусть завтра с ним решает руководство…»

А он всё падал – сутки напролёт.

Конвойные почти сошли с ума.

Господь, наверно, сжалился в итоге.

…Пацан скончался в «скорой» по дороге.

Зло бесновалась детская тюрьма.

Холодный скальпель быстро раскромсал

никчёмное измученное тело.

Душа мальчишки к небу отлетела,

как высохшая сорная трава.

Бывает добрым Зло,

и злым – Добро.

Наш мир устроен так, а не иначе.

Мне снится —

поднимается и плачет

опять

нелепый лёгонький Пьеро.

Бывает так иногда,

что потрафишь советчику,

переделаешь свой текст

для пущей слезливости,

для более выгодного

эффектного звучания

или ещё как,

и с ним что-то происходит,

что-то важное

теряется в нём навсегда.

Я часто пишу странные тексты,

они безэмоциональны

и чем-то похожи

на холодный слепок прошлого,

их, наверно, могли бы писать звери,

этакие честные саги

про то, что мир жесток,

и добро в нём зачастую

куда похуже зла,

и ничего в итоге вернуть назад

уже никак невозможно.

Наши сетевые конкурсы

как места общего пользования —

все говорят о них презрительно: «фи!»,

но участвуют,

а иначе читателя не дождёшься.

На один из таких конкурсов

я подал балладу о «лёгоньком» —

о мальчишке,

который покончил с собой в СИЗО

фактически на моих глазах.

Эта глупая и страшная история

случилась десять лет назад,

арестовали банду сельских автоугонщиков,

членам которой было едва по 14 лет,

и мальчишка этот

проходил по делу

о кражах машин

эпизодов этак на полста.

Воришки в основном

оказались из семей небедных,

но в деревне машина – кормилица,

поэтому выследили и сдали полиции

сынков местного «кулачья»

сами сельские работяги.

«Сынки» заехали в СИЗО

на кураже и с «концертом»,

изображая матёрых «отрицал»,

не приемлющих всё тюремное,

поэтому поломали в камерах

всё, что смогли,

выбили стёкла,

спалили проводку,

сломали сантехнику,

долго плясали и выли,

отказались наотрез

от весьма сносной «баланды».

Что поделаешь – дети!

Через месяц-другой

их мятежный пыл поугас,