Сергей Никифоров - Автографы для любимых

Поселилась в душе тревога,
поселился в глазах непокой.
И приснилась мне нынче дорога,
что течет голубою рекой…
И приснились мне милые дали,
у реки берега – камыши…
Здесь дарили, а здесь растеряли
мы частицы своей души…
И как будто – бы в этом просторе
кто – то криком кричит на всю ширь,
что ушел пастухом я на взгорье,
ну а ты подалась в монастырь…
Забывай, что забыть давно надо.
Я ж найду, обрету свой покой
и однажды к тебе свое стадо —
пригоню – в монастырь, под горой.
Будет тихий и ласковый вечер…
Под неясный, неведомый звон
оголишь ты красивые плечи,
бросишь под ноги свой балахон…

Из души вдруг исчезнет тревога
и она обретет вновь покой.
Мы уйдем и по той же дороге,
что бежит рядом с тихой рекой.

Расскажи, расскажи о с ебе,
о глазах, о губах, о судьбе.
Как в закате весеннего дня —
полюбила когда – то меня…
Расскажи, расскажи – я прошу…
Я ведь тоже давно ношу —
и в глазах, и в губах, и в судьбе —
память светлую о тебе!

А ты уехала давно, из тех заветных мест.
Глядит теперь в твое окно ночами «Южный Крест».
И в город наш я не вернусь. И не приедешь ты…
Увидеть я во сне боюсь твои забытые черты…
И пусть растаяло давно то время, как туман,
обоим дарит за окном одну суру Коран.

Смеется женщина, с постели ноги свесив,
смеется женщина при мне впервые так.
Смеется женщина и говорит, что я – повеса,
смешной поэт, и чуточку чудак.
Какие плечи! А глаза у ней какие!
Тут можно долго нежным очень быть.
И я рискую, и стихи свои простые —
ночь напролет решаюсь говорить…
Проходит ночь. И за окном уже белесо,
Поют зарю лихие петухи…
Смеется женщина, а я ее повеса —
читаю ей, как девочке, стихи…

А я у тебя не первый
и даже я не второй.
Треплешь волосы мне и нервы
и смеешься: «Ах, ты – герой!»
Ты – знаю – других не хуже.
Обиды снесешь, как крест…
В тебе, как в весенней луже,
живет чистота небес.

Звенят золотые клены —
трезвоном осенних тревог,
что пламенем вспыхнули кроны,
что вечер вчера их поджег.
Бродяга – шальной, босоногий —
к ним тронулся было дождь…
Но вскоре свернул по дороге —
мол, этих уже не спасешь!
Уже ничего не жалея,
звенят они тише, едва,
что стала уже тяжелее,
что стала дороже листва…
Звенят золотые клены
трезвоном осенних тревог…
И я, молодой и влюбленный —
стою на распутьи дорог…

Рисовал я когда – то картину одну —
воет пес одинокий в ней на луну.
На глубоком снегу, видны чьи – то следы…
Та картина – предчувствие чьей – то беды.
Как— то годы стремительно наши прошли,
что искали тогда – мы, еще не нашли.
Но на чьей – то стене – та картина висит,
и хозяйка порой на картину глядит.
И на ней проступает былая краса,
и она одна знает – судьбу того пса.
И еще она знает про чье – то окно,
что в картине горит, в чьем – то доме давно…
Подарил я когда – то, картину одну
и о ней позабыл. Как про чью – то жену…

Опять в моей деревне горланят петухи,
вернулся я – поверь мне – замаливать грехи.
Ах, – грешен я, так грешен, с седою головой,
а начинал с черешен, что воровал с тобой.
А начинал здесь с драки – у этих вот, ворот.
Где праздные зеваки гадали – чья возьмет?
Вином здесь «причастился» мальчишкой, на току.
А здесь с коня свалился, дурачась на скаку.
Вот тут тебя впервые, волнуясь, целовал.
Стихи потом лихие – ночами сочинял…
Молчишь. И мне внимаешь уже который час.
Грехи мои прощаешь и не отводишь глаз…
Я вновь в своей деревне. И мы с тобой одни.
Я каюсь! Ты поверь мне и руку протяни…

Разбазарил я светлые дни,
променял их на темные ночи,
ночью светят и греют огни —
днем они же заметны не очень.

Так и ты, коль уже говорить,
что огнем ты бывала со мною,
днем ничем не могла удивить —
ночью ж ты становилась иною.

И когда я присев у огня,
загорался неведомой силой —
лучше всех ты была для меня,
становилась ты самой красивой.

Рассыпался по ночи твой смех
и горели глаза угольками.
Ты меня целовала наспех,
ты меня обжигала руками.

После я не старался считать
те часы, что стучали над нами,
после я не старался унять —
охватившее сердце пламя.

Как расстались, мы знаем одни…
Уходящим, расплавленным летом
разбазарил я светлые дни,
но ничуть не жалею об этом!