Яков Есепкин - На смерть Цины

Иль падших ангелов, одних еще
Лишь демонов означим, те личины
Имели див, алкали горячо
Духовности, бессмертья и кончины

Безвинных чурно близили, рядясь
В невест богожеланных одеянья,
А сами не свершали отродясь
Хотя бы милосердного деянья.

Их бросим безнадежно пресмыкать
Черемы скользких теней, до четвергов
Пиры оставим, вежды не смыкать
Равно о блудном скопище извергов

Нам ныне и восприсно, отложить
Рассказ велит холодное раздумье,
Нельзя мертвым надеяться и жить,
Сейчас безумных тварей скудоумье,

Стенающихся панночек инцест,
Блядей кровосмешение дурное
На миг хотя забудем, тех невест
Страшит прикосновение земное,

Молчать им должно с вишнями во ртах,
Глотать еще сиреневые брашна,
О наших чудодейственных листах
Сребриться, буде адница бесстрашна.

Блеск гасит этот свет и тот, в пустых
Античных рифмах пестуется атом,
И в нетях выступает разлитых
Полынь золотогорьким суррогатом.

У Ра корона – мертвая петля,
Всебледный огнь увечного дозора
Сжигает елисейские поля,
Некрополи пред очесами, Кора.

Воздушный Акрополь, за коим нет
Ни грез, ни яви, чернь сию стращая,
Зардит ль, царица мира, в червный цвет
Сотленные эпохи обращая.

Как иссохнет багрец – кровь зачерпни мою,
Светлый Господь, поставь юродивые меты,
Не спасти и Крестом огнь-братию сию,
Указуют шляхи нам в инакие светы.

Аще ляжет Звезда, запируем и там,
Не хватило на всех нас лазори Господней,
Прибили царичей ко еловым щитам,
Наспех внесенным вверх из подвальцев исподней.

Ах, я ели всегда паче смерти любил,
В новогоднем чаду век просиживал зимы,
Рождество ни одно и теперь не избыл,
Глянут как чернецы – белью будут язвимы.

И теперь юродной вопиявший молчит
И пристали давно ангелки черневые,
Не дождаться трубы, Сыне мой воскричит,
Буде могут изречь на Суде неживые.

И хотели спастись, и хотели бежать,
Но младенцев и тех различили по крови,
Принялася тогда Смерть неплодная жать
Серпней пажити, нам изъясняться в любови.

Ведал как упастись, дотянул бы деньки,
Но по лотосам вдоль не прошелся из серы,
Сожимаю в перстах недород-волошки,
Для сыночка оне, для Михалки, химеры.

Говорила, спасешь из исподней любой,
Да, нелюба, сама христарадно сгубила,
Разве усны, слезясь, посквернила божбой,
Гвоздевое сребро так в распятие вбила.

Наискось зашили мой порубленный лик,
Ничего от него и досель не осталось,
Только лежа в гробу аз предстал всевелик,
Лишь во гробушке тех нищих яствий досталось.

В вечном царствии пир юрово отгремел,
На трапезных замки, претемны Элизеи,
Алчет пурпурных вин, кто бежать не сумел,
Но сготован четверг и мельчат ротозеи.

Смертной каши восласть мы наелись, Отец,
Все слегли однова и не встребуют емен,
И последок любой – ныне Твой первенец,
Темен он иль всебел, превелик иль никчемен.

И служений алкали благих,
Но златые кресты отоснились:
Червоточны распятия их.

Днесь Господние с рыбами нети,
Человеков не ищут ловцы,
И преложны парафии эти,
Во которых собиты венцы.

Ах, о нас еще десно расскажут,
Перстный свет яко будет далек —
И Христу ангелочки укажут,
Где последний истлел василек.

Отражаясь в терничных очах.
Здесь и Смерть поднесла перстный палец ко рту:
«То ли царствие в горних лучах?»

Сыне, Лазарь давно в смрадной яме изгнил
И с распятья Тебе не сойти.
Мертвый первенец мертвых зачем хоронил —
Все на свадьбу пришли во плоти.

Зрел Господь, как безумная бросила мать
Чернорозный венец в колыбель,
Как трапезники стали костями снимать
Со невесты венечную бель.

И был венчан по смерти возлюбленный Сын,
И Его закатилась Звезда,
И теперь с утопленных в цветы крестовин
Черных роз не сорвать никогда.

От изоческих черных земель.
Покаянно снимают глушцы-серафимы
Балахонную тлумную бель.

Вот смотри, их понурые очи темнеют
И в зерцалах роятся огни.
Нас к застолью не звали – зачем леденеют
Сплошь стольничные яства в терни.

Эти звездные бреши разверзлись нещадно,
По трапезной пожар полоснул.
Юродивые здесь да калеки порядно,
Каждый емину в персть завернул.

Во пиру мы еще посмеемся, вельможе,
Гусли всплачут и мы возгудим,
И невест обозрим всерумяных на ложе,
Буде сами не пьем, не едим.

Веселы божевольные сестры и братья,
А небесные чада молчат
И гостям раскрывают пустые объятья,
И костями по блюдцам стучат.

Золотыми рамонами нас.
Божедревка горит на пустых берегах —
Претяжел ея белый окрас.

Как терничная соль до небес возлетит
Да отбелит червонны столпы,
Иисусовых чадушек смерть освятит,
Изберет из всетлумной толпы.

Лишь тогда кровозвездие Божьих цветов
И узрит, кто юдолен и свят,
И взнесутся юродные с черных крестов,
И в полынной купели сгорят.

Рдяных траурных лент не жалели,
Завились и в муар сорняки,
Чтоб с всенощными звездами тлели.

Ах, не сталось инаких цветов,
Убиенные розы ли имут,
Как от вретищей нет лоскутов,
Те веночки лишь книжники взнимут.

Цветность их Божий пурпур собьет,
Всяку хватит Господней любови,
А полынь белых роз не превьет —
Мы превили их струями крови.

Упоили нас горьким вином,
Во юдоли земной ничего не сбылось,
Хоть печальным забудемся сном.

А умеют ли мертвых любить на земле,
Вопроси мировые углы,
И хоругви теперь, и крестовья в золе,
И отступники правят балы.

Только всуе венцы примеряют оне,
Во зерцалах горят золотых,
Нет осадка в подвальном соцветшем вине,
Нет горения в ликах пустых.

Скорбь зальем не слезами, так водкой
И на смертную выйдем стерню
Величавою царской походкой.