Вадим Ларин - Лишь только век

Цветами зла усеяна земля.
Стремятся к небесам обманчивые всходы.
А у добра – своя пустынная стезя.
У красоты – своя печальная дорога.
Бежит меж ядовитых трав,
Клубится пылью под ногами золотою.
С ней смешивает путник прах
В горниле Солнца, на восходе огневого.
Одежда вся его в репьях,
Крапива жадная все истомила тело.
И жизнь свою невольную в стихах
Речет полям он тихо и несмело.

Дверному скрипу власть дана
Будить в ночи неосторожно.
Монаха келья иль тюрьма —
Отшельника вдруг потревожит.
Кто посетит его в ночи,
Любовь иль гибель от кинжала?
Лишь только дверь не промолчит.
Ужель судьба тебя спасала?
Любовь присядет на краю,
Волос пленительно коснется.
А он смеется, он в раю.
От грез, увы, он не проснется.
Но вся она в слезах ушла.
И дверь с собой не затворила.
И вот уж смерти тень нашла
Ему счастливую могилу.

В пещеру мрачную забрел
Усталый летний день.
Гнилой соломы пук нашел,
Улегся, словно тень.

Царит здесь ночь во все века,
Иль бродит, или спит.
И вот она – ему жена
До утренней зари.

Тут вечным сном бегут стада
По каменным стенам.
И мерно капает вода
На зависть облакам.

Но через час из тайной тьмы
Прольется юный свет.
Проснутся птицами мечты,
И встретит мир рассвет.

Я брел по берегу реки куда глядят глаза.
В воде плескались мотыльки, тонули образа.
Качалась банка от бычков, трещала стрекоза.
Я брел по берегу реки куда глядят глаза.

Мазутной радуги дуга бутылку вдаль несла.
За нею – клипер «Крузенштерн», обломок от весла.
Купала голову свою церквушка в бездне вод.
И чайкой белой шелестел забытый «Идиот».

Репей, пусти меня, пусти!
Что прицепился, точно шар земной.
Еще и колешься! Прости!
И я лечу. А ты, как конь гнедой.
Упала ночь. Невидимый злодей.
О, одинокая пчела, забывшая свой улей!
Так древняя природа средь полей
Меня своей настигла пулей.

Куда-то завалился час последний мой.
Во трещину иссушенного шагами пола,
В ведро, что глубину свою водой
Лишь меряет день ото дня и год от года?
В сундук, что кашляет в углу в пыли,
Или за рамку копии Перова, мой Бог?
Но нет, в кармане спишь, прелестный друг.
Я не бужу тебя, смотри.
И, значит, страхи и сомнения все вдруг
Ты прогоняешь, что ни говори.

Мой конокрад! Украл Пегаса ты.
Твой стих стучит копытами в ночи.
Когда и кто тебя учил
Топтать веселые цветы?

Звон колокольчиков прощальный,
Бесчисленных в бескрайнем поле,
Кому – преграда для погони
Иль плач по ком-то поминальный?

Кто был с Пегасом обручен
Тревожной, ненадежной узой
Иль конь лишь толь носил обузу?
И вот тобою он спасен!

А я склоняюсь головой
К пустым листам чудных сомнений.
Мой стул – заправский конь для лени —

Коли я совру невольно, накажите вы меня.
Отвяжите, уведите белогривого коня!
Он костями в поле ляжет, не умеющий судить.
Лишь змее одной накажет свою голову хранить.
Над горами, над лесами, к звездам носит он меня.
Учит слушать плач метели, шорох крыльев соловья.
Если ж статься, в гневе грозном мою голову пробьет
Он копытом, будто словом, то наступит мой черед
Череп бренный свой оставить в диком поле на веку.
Чье-то сердце болью ранить иль приютом мотыльку.

Растерялась речка в половодье.
Вышла из знакомых берегов.
Там, где было мелководье,
Утонул вчера чертополох.

Утонули лебеда, крапива,
Лопухи, репейник и чабрец.
Лишь подсолнух тянет горделиво
К Солнцу свое солнце. Молодец!

– Вам, друзья, осталось ждать недолго.
Скоро воды невзначай сойдут.
Я для вас смог б выпить Волгу.
Пусть не Волгу, а хотя б Оку.

Видно, в нем – вся тайна мирозданья,
В росте и сияньи головы.
Да и речушка растеклась в признаньи
В своей к нему единственной любви.

Часы его назло годам, природе
Расстроены. Конца пути не ждут.
И лишь одной угодно моде
Мелодию знакомую поют.

Куда спешить? Что было, то и будет.
Умолкнет сердце, не спросив врача.
Да кто, друзья, его осудит?
К нему не подберут ключа.

Механика его надежно устарела.
Твердит о прошлом поэтическом веку.
Поэт – не часовщик. И неумело
Расходует счастливую судьбу.

В седеющей дали небес
Усталое сокрылось Солнце.
И только тонкий луч окрест
Открыл земле свое оконце.

Ужели ищет он ежа,
Что на опушке дремлет мирно?
Иль подгоняет муравья
К воротам, от грозы, старинным.

Быть может, греет желудь он,
Что вознесется вечным дубом.
Иль птице отдает поклон,
Пока не приключилась стужа.

Но вот пропал. Седая хмарь
Грозится первым снегопадом.
И пня лесного календарь
Последний лист ласкает взглядом.

Шуршит песок в моем сердце —
В старых песочных часах.
Слышу. А все не верится,
Что это и правда так.

Тик-так, так-так, тик-так…

Чашек весов равновесие
Подвластно песчинке одной.
Правда, а все не верится
Под Солнцем и под Луной.

Туманные дали безмолвно зовут.
Корабли вдыхают ветра
И идут за моря.
Туда, где у Ганга пылают костры.
Где прах, несомый водой, окропляет поля.
Туда, где гневный Анкор
Взглядами каменных дев
Пронзает леса.
Где дикие тигры в чащобах ревут.
Где нон над рисовым полем
Плывет на ветру.
И черный дракон парит в вышине.
И таинства Вонг —
Безумной и женственной Вонг —
Газеты столбцами крадут.
Где я побывал и где не бывал.
Где рикша-старик крутит педали,
Плывет над ночной мостовой.
И белый неон пишет на мокром асфальте
Забытое имя Хонг Минь.

Я был во Вьетнаме и видел леса,
И горы, и реки, и все чудеса.
Однажды летел на большом самолете
И видел дракона в волшебном полете.
И пальмы я видел, и видел мосты.
И мне не забыть такой красоты.
По тихому морю средь скал бесконечных
Мы плыли на лодке однажды беспечно.
И шли по тропинке мы к пагоде Будды.
Платанов до неба вовек не забуду,
Друзей своих никогда не забуду.
И улиц Ханоя, и Тео [2] Тео – вьетнамский традиционный театр. Стелы в честь знаменитых ученых Вьетнама, стоящие на спинах каменных черепах в ханойском литературном храме Ван Миеу. причуды,
И лавок торговых, где все продается,
Часы и костюмы, и маска смеется.
И зала музея столетних архатов.
И стел Ван Миеу за длинной оградой.
Зеленого пруда с летучею мышкой
И старую, мне непонятную книжку.
Я был во Вьетнаме. Как будто однажды.
Давно иль недавно. И это – не важно.
И если мне скажут: готовься в дорогу,
Взгрустну я от счастья, наверно, немного.